Корректировка 2.0

Ледов Вадим

– Замаскируюсь, – пообещал я, мама родная не узнает.

– Как мне найти тебя? – спросил он.

– Я сам найду тебя, Эдик, – сказал я и мы разошлись.

* * *

Что я знаю про Баку?

Первое – там есть нефтепромыслы и пахнет нефтью, когда ветер дует с их стороны. А промыслы там со всех сторон.

Второе – двадцать шесть Бакинских комиссаров.

Третье – Девичья башня и Старая крепость. Ну и Каспийское море, разумеется.

Через плечо у меня была моя спортивная сумка, обе руки оттягивали саквояжи Лейлы.

Да

уж, благословенные сумки на колесиках изобретут только в семьдесят четвертом году.

Несмотря на ранний час, по всему огромному залу сновали люди, без устали хлопали узкими, будто обрезанными, крыльями автоматические справочные установки, монотонно и неразборчиво бубнил динамик диспетчера.

Лейла отправилась к телефону-автомату, звонить отцу, а я, как обычно прошел в автоматическую камеру хранения. Здесь было тихо, аккуратно пронумерованные ячейки поблескивали матово-черными рукоятками электронных устройств. Нашел свободную, сгрузил бабло, набрал шифр. Шифр у меня всегда от первого моего номера мессенджера ICQ (легендарной «аськи»)

Зашел в туалет, справил нужду и моя руки, оглядел себя в зеркале. Красавец, ни дать не взять: отросшая еще больше щетина превратилась в аккуратную бородку с усами, на носу модные дымчатые очки, на голове бейсболка. Настоящий азербайджанский художник. Не знаю, как мама, но Лейла меня узнала, только когда я к ней обратился по имени.

Потное лицо приятно обдувал легкий, прохладный ветерок подземелья.

Страшно было подниматься наверх. Что там врал Лев Маркович, о том, что в прибрежном городе никогда не бывает душно?

Здесь было не душно, здесь было знойно.

Город плавал в желтом зное.

Зной был тягуч, как восточная музыка. Расплавленное небо затопило горизонт. Солнце обесцветило все краски. Листва деревьев, крыши, и стены, мостовые и море стали белесыми, как в старых цветных фильмах.

Мы вышли на Вокзальную площадь.

Лейла сказала, что папа всячески навязывал служебную машину, но ей нравится ездить на трамвае.

Здорово, конечно, подумал я, когда кто-то таскает твои чемоданы, можно и на трамвае покататься.

Трамвай ехал медленно, дребезжа всеми своими сочленениями. Двери не закрывались. Народ входил и выходил, где угодно и как кому вздумается. Из-за лязга колес говорить было невозможно, поэтому я просто пялился по сторонам. Сзади остался Вокзальный комплекс, кстати, очень красивый, в восточном стиле, Тифлисский и Сабучинский вокзалы. А впереди синело море. Тротуары были полны народу. Вывески магазинов на двух языках. Чурек – хлеб… Ашя хана – галантерея… бакалавун – бакалея.

К моему удивлению, вся дорога не заняла и десяти минут. Мы сошли у фундаментального здания Управления Азербайджанской железной дороги. Серой «сталинки» с мощными колонами.

Вошли внутрь. Лейла сказала пожилому вахтеру в железнодорожной форме что-то по-азербайджански и тот подобострастно взял под козырек и приютил её чемоданы и мою сумку.

Поднялись на третий

этаж прошли через холл, застланный ковровой дорожкой, вошли в приемную, на двери которой была табличка с двойной надписью на русском и азербайджанском.

По-русски: начальник Азербайджанской железной дороги, Багиров А. М.

Огромная приемная, несмотря на утренний час, уже была полна посетителей. Увидев Лейлу, секретарша радостно залепетала на азербайджанском из чего я вычленил подобострастное: Лейла Абас-кызы и позвонила шефу. Выслушала ответ и закивала, заходи, мол.

– Посиди пока, – сказала мне Лейла и зашла в кабинет.

Я оглянулся, все стулья были заняты и остался стоять, опираясь о кадку с каким-то экзотическим деревом.

Вышла она минут через пятнадцать и поманила меня к себе.

– Папа сильно интересуется нашими с тобой отношениями. Сказать, как есть – нельзя – не поверит. В общем, я объяснила, что мы познакомились в Ленинграде, в компании общих знакомых. Там я раздала указания, они подтвердят. Понимаешь… любого мужчину, возникшего рядом со мною, родители воспринимают, как жениха.

– Хорошо, – заверил я её, – скажу, что женат и пятеро детей.

– Не придуривайся, – попросила Лейла, – я не виновата, что у нас такие нравы. Ладно, иди, я здесь подожду… – и на мой удивленный взгляд пояснила, – мужской разговор.

Я прошел через тамбур, открыл ещё одну массивную дверь и очутился в просторном кабинете. Кабинет как кабинет. Меньше приемной, меньше баскетбольной площадки. Портреты основоположников марксизма-ленинизма, плюс Брежнев. Шкафы с книгами, непременным полным собранием сочинений Ленина. Полки с какими-то кубками, переходящие красные знамена за победу в социалистическом соревновании и т.д. Огромная карта Кавказа на стене. На отдельном столике ряд правительственных телефонов.

За большим пустым столом, в виде буквы «Т» сияющим глянцевой полировкой, вдоль которого стояли кожаные кресла, сидел начальник дороги.

Папа Лейлы, Аббас Мамедович Багиров, как и положено восточному вельможе, внешность имел начальственную: волевое лицо с зачесанными назад, тронутыми сединой, волосами, генеральская железнодорожная форма с четырьмя властными звездочками на обшлагах кителя.

При моем появлении, он демократично встал и вышел из-за стола, указал мне на кресло и расположился рядом, в таком же бархатном кресле. Легко перешел на «ты».

– Лолочка рассказала, что ты смог помочь ей справиться с приступом мигрени, как это случилось? – он говорил по-русски почти правильно, с бархатным южным акцентом.

– Ну… понимаете… я чувствую боль… и могу её убрать.

– Понимаю…, – перебил он меня. – Галочка, мать Лолы всю жизнь этим страдает… и Лоле предалось… поможешь? Другом стану, всё для тебя сделаю. Поможешь, да?

– Помогу, – постарался, как можно вымученее кивнуть я, – но умоляю вас, Аббас Мамедович, про это никому! Меня в Ленинграде замучили, я отдохнуть приехал.