Коррида
Шрифт:
Однако как тогдашний бой быков имел мало общего с обычной современной корридой, точно так же и строили эти ремесленники вовсе не то, что сегодня называют ареной для боя быков.
Сама арена, загон для быков, скамьи для сеньоров, приглашенных королем, – все это строилось за несколько часов, на скорую руку.
Главными материалами, которые использовались для сооружения арены, были повозки, бочки, козлы, ящики; все это ловко обшивалось и скреплялось досками.
Еще и в наши дни в некоторых испанских селениях и даже во Франции, в некоторых деревнях в Ландах, по праздникам подчас воздвигают точно таким же способом арену посреди главной площади.
Поскольку
Простонародье теснилось на самой площади, в местах, огороженных веревками и охраняемых вооруженными людьми. Оно также могло втиснуться под аркады, где имело двойную возможность задыхаться и ломать друг другу ребра в толпе. Весьма своеобразной компенсацией всем этим людям служил тот факт, что оттуда было очень плохо видно.
Сеньор, принимавший участие в бое быков, обычно воздвигал свой шатер, богато убранный и украшенный его гербом. Именно здесь, с помощью своих слуг, он вооружался с ног до головы, именно сюда он удалялся после схватки, если выходил из нее целым и невредимым, именно сюда его переносили, если он оказывался ранен. Здесь располагалась, если угодно, его артистическая уборная. Здесь было отведено место и его коню, и его свите, если она была многочисленной.
Убранство шатров отличалось пышностью и зачастую безвкусицей; знать, участвовавшая в бое быков, привыкла сама заниматься всеми этими мелочами, призванными предоставить ей те удобства, на которые она, по своему разумению, имела право. Это был удобный случай поразить двор выставленной напоказ роскошью, и каждый стремился затмить своего соседа.
Не желая нарушать этот обычай, Тореро с раннего утра направился на площадь, чтобы самому проследить за всеми работами по возведению своего шатра – мы знаем, что он был небогат. Он довольствовался маленькой палаткой без вымпела и без каких бы то ни было украшений.
Дело в том, что, в отличие от других тореро, вооруженных с ног до головы и восседающих на крепких, норовистых конях в боевой попоне, дон Сезар всегда являлся на бой пешим. Он презирал тяжелые, массивные доспехи и облачался в придворный костюм, строгий и неброско-элегантный, который выгодно подчеркивал его фигуру – невзирая на средний рост, дон Сезар был замечательно сложен. Шился его наряд всегда из самых дорогих и тонких тканей, какие только можно было сыскать в Севилье.
Единственным оружием Тореро являлся его атласный плащ, обернутый вокруг руки (он использовал его, чтобы отвлекать и обманывать разъяренное животное), и маленькая парадная шпага из закаленной стали, представлявшая собой настоящее чудо гибкости и прочности. Шпага должна была ему служить в случае крайней опасности. До сего дня он пользовался ею только для того, чтобы с изумительной ловкостью снять ее кончиком пучок лент, обладание которым и делало его победителем животного. Впрочем, подчас он заходил в своей браваде так далеко, что срывал заветный сувенир рукой. Дон Сезар соглашался бросить вызов быку и сильно его раздразнить, но он категорически отказывался убивать животное.
Свита дона Сезара состояла обычно из двух его соратников – они помогали ему в меру своих сил, но Тореро нечасто оставлял им эту возможность. Никогда ни одна хитрость, ни один ложный выпад животного не заставал его врасплох, казалось, он заранее угадывал их. В случае опасности оба его спутника старались отвлечь внимание быка. Этим и ограничивалась их роль, и им было строжайше запрещено пытаться убить животное с помощью какого-нибудь вероломного маневра, как то обычно делали люди других тореро.
Прибыв на отведенное ему место, дон Сезар с досадой обнаружил герб дона Яго де Альмарана на палатке, рядом с которой ему надлежало поставить свою. Тореро отлично знал, что Красная Борода, охваченный грубой страстью к Жиральде, неоднократно пытался выкрасть молодую девушку. Он знал, что Центурион действовал в интересах своего хозяина, Красной Бороды, и, чувствуя за собой силу королевского фаворита, считал, что ему все дозволено. Легко понять, что подобное соседство, быть может, нарочно подстроенное, никак не могло быть приятным для дона Сезара.
К несчастью – или к счастью, – все участники боя быков находились, можно сказать, в положении дежурных офицеров. Они никак не могли проявлять свои чувства и уж тем более – искать ссоры друг с другом. В иных обстоятельствах дон Сезар неизбежно устроил бы стычку. Сейчас же он был вынужден согласиться с этим соседством и скрыть свое плохое настроение.
Перед тем как Жиральда и дон Сезар отправились на площадь Святого Франциска, между ними произошла крупная ссора. Мучимый мрачными предчувствиями, Тореро умолял свою невесту отказаться от появления на бое быков и, осторожности ради, по-прежнему прятаться в трактире «Башня», тем более что молодая девушка все равно вынуждена была бы наблюдать за этим зрелищем, лишь затерявшись в толпе.
Но Жиральда непременно хотела быть на корриде. Она отлично знала, что схватка, ожидающая ее жениха, могла стать для него последней. Она не сделала и не сказала ничего, что могло бы убедить его не подвергаться опасности, но ничто в не заставило бы ее отказаться пойти туда, где возлюбленный рисковал своей жизнью.
Скрепя сердце, Тореро смирился и вынужден был разрешить то, что все равно не мог запретить. Жиральда, одетая в свой лучший наряд, пошла вместе с ним, чтобы смешаться с простонародьем. Присутствие Тореро было ей полезно в том смысле, что помогло пробраться в первый ряд, где она и устроилась наилучшим образом в ожидании корриды, которая должна была начаться еще не скоро. Но это ее не волновало. Она занимала место, откуда могла наблюдать во всех подробностях схватку ее возлюбленного с быком; это было для нее главным, остальное ничего не значило. У нее хватит сил и терпения ждать.
Конечно, она предпочла бы сесть на скамьи, затянутые бархатом, – со своего места она хорошо их видела. Но для этого надо было быть приглашенной самим королем, а чтобы быть приглашенной, надо было принадлежать к знати. Однако бедная цыганка Жиральда казалась вполне довольной своей судьбой, она никому не завидовала и ни о чем не сожалела.
Впрочем, ей повезло. Жиральду так же хорошо знали и любили, как и самого Тореро. В толпе, с которой она смешалась, ее узнавали, ее имя шепотом передавали друг другу; мужчины с преувеличенной любезностью, свойственной испанцам, с бесконечными подмигиваниями и комплиментами сторонились, уступая ей дорогу. А если вдруг кто-нибудь начинал возмущаться, его тут же одергивали, говоря: