Коррида
Шрифт:
– Что? – воскликнул шевалье. – Объясните, в чем дело? Что, я вас больше не интересую?
– Нет, брат мой, – честно ответил монах. – Не знаю уж, что вы натворили, но вас приказано лишить пищи. А так как мы с братом Батистой имели право на остатки ваших обильных обедов, о которых мы жалеем больше вас, поверьте, получается, что нас тоже наказали.
– Понимаю, – сочувственно ответил Пардальян. – Значит, сегодня вы доели то, что осталось от моего завтрака?
– Ну конечно!.. Он был такой вкусный… Ах! Почему
– Почему же? Это несправедливо, – сказал шевалье, которому, казалось, было чрезвычайно жаль монаха.
– Монсеньор Эспиноза велел всячески угождать вам. Он наказал нас за то, что вы постоянно отказывались от пищи.
– Так вот почему вы так настойчиво предлагали мне поесть!
– Разумеется! Потому что остатки были бы нашими!
– Почему же тогда вы мне об этом не сказали? Я вовсе не такой уж бессердечный. Если бы вы признались, я бы позволил себя уговорить, чтобы сделать вам приятное.
– Увы! Нам запретили упоминать об этом.
– А почему вы отказывались попробовать еду? Я же много раз предлагал вам!
– Это нам тоже запретили. Если бы мы попробовали, нас лишили бы остального… не считая обещанного сурового наказания.
– Понятно, – сказал Пардальян и пошел спать.
Теперь, когда он все вытянул из монаха, ему было больше не о чем с ним разговаривать.
Окошко закрылось, и шевалье беззвучно рассмеялся. Он прошептал:
– Ничего не скажешь, хорошо сыграно! Меня провели как последнего дурака! Ведь я давно знаю Эспинозу, но до сих пор не могу привыкнуть к его манерам. Что ж, этот урок пойдет мне на пользу.
Глава 16
ДВИЖУЩИЙСЯ ПОЛ
На следующий день Пардальян проснулся в привычное для себя время. Он придвинул кресло к окну и сел в него. Высокая спинка кресла полностью скрывала шевалье от любопытного взгляда.
Он провел в неподвижности несколько часов. Время от времени Пардальян лукаво улыбался чему-то. Он знал, что приговорен к посту, но не знал, на какое время. Во всяком случае шевалье был уверен, что сторожа не войдут в его комнату. Он не ошибся. Прошло утро. Никто не появился. Наступил час дня. Пардальян с трудом встал и направился к сундуку, откуда вытащил маленький сверток. Он спрятал его в карман камзола и медленно, потому что чувствовал себя очень слабым, вернулся к своему креслу.
Мы не можем точно сказать, что он там делал. Во всяком случае шевалье что-то жевал. Может быть, он придумал способ обмануть голод.
Прошло три дня. За все это время Пардальян не съел ни куска хлеба, не выпил ни глотка воды. Он очень ослабел и едва мог ходить.
По-прежнему большую часть дня шевалье просиживал в кресле у окна. За тринадцать дней, проведенных в этом монастыре, он стал неузнаваем. Пардальян оброс бородой, черты его лица заострились, глаза лихорадочно блестели. Теперь он был лишь только тенью прежнего Пардальяна.
Утром четвертого дня в комнату вошли сторожа. Они принесли темный хлеб и кувшин с водой, посоветовав шевалье бережно обращаться с этой скудной едой, так как в следующий раз ему принесут поесть только через два дня.
Казалось, Пардальян с трудом разбирал обращенные к нему слова. Однако он все же понял монахов: спустя два часа хлеб был съеден только наполовину, а в кувшине оставалось еще довольно много воды. Через некоторое время снова явились его сторожа и попросили шевалье идти за ними.
Видимо, еда все-таки помогла Пардальяну, потому что встал он легко. Однако Батиста и Закарию удивило, что шевалье, казалось, ничего не понимал.
Тогда монахи взяли его под руки и повели. Они пересекли несколько коридоров и спустились на два этажа. Открылась какая-то дверь. Пардальяна, который и не пытался сопротивляться, втолкнули внутрь. Стражники поставили на пол остатки хлеба и воды, захваченные ими из комнаты шевалье, и, не сказав ни слова, вышли. Батист сразу же направился к настоятелю.
– Ну? – спросил тот.
– Сделано! – ответил монах.
– Все прошло хорошо?
– Да, преподобный отче. Не знаю, может, это из-за длительного голодания, но, кажется, он немного не в себе. Теперь это уже не тот лихой рубака, что прежде!
– Уверены ли вы в том, что говорите? Учтите, брат мой, это крайне важно.
– Уверяю вас преподобный отче: если он проведет еще несколько дней так же, как сейчас, он совершенно потеряет рассудок… если только прежде не умрет от истощения.
– Мы подошлем к нему отца-лекаря для проверки его здоровья… только надо, чтобы он не догадался. Вы, конечно, подсунули ему тогда ту бутылку сомюрского? Он пил из нее?
– Не оставил ни капли. И я, и брат Закария это хорошо видели.
Приор зловеще улыбнулся.
– Если это так, то ему действительно должно быть сейчас плохо. Но на всякий случай я все-таки пошлю лекаря. Ступайте, брат мой, вы свободны. Вы блестяще выполнили поручение. Монсеньор будет доволен вами. Идите же.
Батист низко поклонился и вышел. Он был чрезвычайно польщен.
Келья, в которую отвели Пардальяна, представляла собой квадрат: шагов десять в длину и в ширину. В ней царила глубокая тьма. Здесь не было ни стула, ни даже охапки соломы. Обессиленный, шевалье присел на корточки, прислонившись к стене.
Так он провел некоторое время – часы, а может быть, минуты. Пардальян не мог этого определить, так как потерял сознание. Скорее всего, времени прошло довольно много, потому что он проголодался. Шевалье доел свою корку хлеба, а воды оставил на самом донышке.