Коррида
Шрифт:
– Бурду?! – поперхнулся возмущенный монах. – Бурду?!
Он снова схватил стакан, медленно поднес его к глазам, с видом знатока полюбовался вином и, потрясая стаканом, завопил:
– Кощунство!.. Надругательство!..
Затем он принялся вдыхать аромат его содержимого. В это время лицо монаха выражало высшую степень восторга. Наконец Батист возвел глаза к небу и произнес скорбным голосом:
– Прости его, Господи, ибо он не ведает, что говорит! – И, снова разозлившись, он тут же добавил: – Попробуйте же, несчастный,
Шевалье внимательно посмотрел на монаха. Его восторг казался ему подозрительным. Пардальян действительно считал Батиста комедиантом. Монах стойко выдержал его взгляд. Он смотрел на шевалье с презрительной жалостью, но Пардальяну почудилось, что в глазах Батиста таится зловещая ирония. И, желая показать, что он вовсе не простак, шевалье лукаво проговорил:
– Ну что ж, преподобный отец, раз это – жидкое солнце, почему бы вам не отведать лучик-другой? А я после вас выпью все остальное. Идет?
Мрачные монахи поставили стаканы обратно.
– Невозможно, – воскликнул один.
– Нам запретили, – простонал другой.
– Черт подери! – хмыкнул Пардальян.
Видя, что винами этого человека не прошибешь, преподобные отцы пошли другим путем. С упорством, достойным лучшего применения, они ставили перед шевалье ароматнейшие блюда, всевозможные супы, разнообразную дичь, рыбу, лангустов, возбуждающие закуски, свежие и засахаренные фрукты. Монахи не забыли ничего, не теряя надежды сломить сопротивление узника. Пардальян же закрыл глаза, зажал нос и отчаянно мотал головой.
Эта адская мука длилась почти час. По лицу шевалье струился пот. Бедные монахи тоже вспотели, но по другой причине. По мере того, как пытка подходила к концу, Пардальян все больше приободрялся и приобретал свой прежний веселый и беззаботный вид. Напротив, монахи мрачнели, видя, что их последние надежды улетучиваются. Наконец, когда последнее блюдо постигла участь всех остальных, Батист, который не знал больше, к какому святому взывать, жалобно возопил, сложив руки:
– Господи! Неужели вы решили умереть от голода?
– Что же, я этого не отрицаю, – усмехнулся шевалье, – иногда мне приходят в голову странные мысли.
Монахам чуть не стало плохо. Этот удар их доконал. Дело в том, что, пытаясь расшевелить своего подопечного, бедняги распалили в себе аппетит до предела.
И теперь этот жестокий человек говорит, что умрет от голода!
Но если так, – а он, увы, вполне способен на такой поступок, – то их заветная мечта не осуществится. Отчаяние монахов было тем мучительнее, что они считали свою задачу почти решенной.
Итак, Пардальян победил в этой борьбе, но победа далась ему очень дорого.
Как только шевалье добрался до своей кельи, он тут же бессильно упал в кресло. Никакая физическая усталость не могла для него сравниться с той, которая им тогда овладела.
Не нужно забывать, что Пардальян три дня ничего не ел и был очень слаб. Несмотря на это, его желудок не напоминал бы о себе так настойчиво, если бы его не подвергали этой утонченной пытке. Действительно, шевалье время от времени беспокоила резь в желудке, но она исчезла бы без следа, если бы не назойливые монахи. И еще одно мучило Пардальяна: лихорадка и ужасная жажда, от которой горело горло и распухали губы. Особенно плохо было то, что шевалье уже несколько раз терял сознание. Это особенно тревожило его. Если бы инквизитору вздумалось схватить его в такое время, то Пардальян ничем не смог бы себе помочь. Отдыхая в своем кресле, шевалье от всей души ругал монахов:
– Мерзавцы, они меня чуть не угробили! Эти негодяи не пропустили ни одного блюда. Как только я все это выдержал? Черт возьми! Ведь я же хочу есть! Я же схожу с ума от голода и жажды. А эта одурманивающая музыка! Господи! Я люблю музыку, но не в таких же условиях… А эти цветы!.. Эти запахи!.. Эти картины! О Фауста, о Эспиноза! За все страдания, которые вы мне причиняете, я вправе буду сделать с вами, когда выберусь отсюда, все что пожелаю. Но завтра, наконец, моя пытка кончается. Завтра я наберусь сил… или умру. Все! Больше не могу! Будь что будет, завтра я начну есть.
На следующий день, когда наступил час завтрака, монахи не появились.
– Черт подери, может, я слишком долго ждал? – бурчал себе под нос Пардальян. – Может, господин Эспиноза передумал и, отказавшись от яда, решил уморить меня голодом? Ладно, подождем еще. Возможно, это всего лишь случайное опоздание.
И он стал ждать, не слишком беспокоясь, так как завтрак здесь был очень скромный и все равно не мог бы удовлетворить его волчий аппетит.
Пришло время второго завтрака. Монахов все не было.
Тут уже шевалье забеспокоился не на шутку.
– Невозможно, чтобы они просто забыли обо мне, – бормотал он, нервно шагая по комнате. – За этим что-то кроется… Но что? Может быть, Эспиноза догадался о моем решении? Нет, невозможно! И потом, даже если бы это было так, то разве не лучше воспользоваться этим моментом и подсунуть мне отраву? А, может быть, что-то предпринял Чико? Вдруг они его схватили? А что если мне их побеспокоить?
Он направился к двери. Но вместо того чтобы постучать в окошко, Пардальян в нерешительности остановился.
– Нет, – сказал он самому себе, – я не хочу показывать им свое нетерпение… Хотя, в конечном счете… Ладно, потерплю еще.
Наконец настало время обеда. Монахов по-прежнему не было видно. Подошел час ужина. Никого.
– Черт их подери! – прорычал шевалье. – Я хочу знать, в чем тут дело!
Он решительно подошел к двери и постучал. Окошко тут же отворилось.
– Вам что-то нужно? – послышался незнакомый слащавый голос.
– Я хочу есть, – грубо заявил Пардальян. – Может, вы хотите, чтоб я подох с голоду?