Корсар и роза
Шрифт:
— Мамочка, откуда взялась вся эта роскошь? — спросила Миранда, заикаясь от изумления.
— Тебя это не касается, — отрезала Лена. — Они мои.
Бьянка осторожно взяла кончиками пальцев платиновое кольцо с сапфиром ослепительной синевы.
— Да за одно это колечко можно было бы купить квартиру в Нью-Йорке, — мечтательно вздохнула Маргерита.
— Я собираюсь купить всего лишь вашу полную и безоговорочную поддержку новому главе нашей семьи: моему внуку Спартаку Серандреи, — неумолимо изрекла Лена.
— А не проще ли было использовать эти драгоценности, чтобы заплатить
— Нет, не проще, дорогуша. — Лена уже начинала сердиться. — Возможно, я не совсем ясно выразилась. Спартак Серандреи с помощью Антонио Мизерокки снимет наш корабль с мели. А эти драгоценности — всего лишь вишенка на торте, чтобы заставить вас подписать отказ от какого бы то ни было вмешательства в его действия и решения.
— Мое согласие он получил бы и без этой вишенки, — искренне признался Джованни.
— Прежде всего надо будет произвести оценку украшений! — не унималась Маргерита.
— И в любом случае, как для их оценки, так и для оформления доверенностей, Спартаку потребуется время, — поддержала ее Миранда.
— Мой адвокат ждет в гостиной, и ваши тоже, — сказал Спартак. — Я привез их с собой, все документы уже готовы. Не хватает только ваших подписей.
— Джованни, пойди позови адвокатов. Маргерита, убери свои жадные лапки от этих побрякушек. А ты, Миранда, пойди на кухню и приготовь всем чего-нибудь выпить. Что касается тебя, Бьянка, я тебе благодарна за твое всегдашнее благоразумие. И тебя я благодарю, Джаннино. Ты всегда был славным мальчиком и любящим сыном. И будь ты в придачу чуточку менее ленив, ты мог бы оказаться очень полезным Спартаку в его работе. Ты честен и не лишен способностей, — удовлетворенно улыбнулась Лена.
— Я был бы счастлив, если бы дядя согласился мне помочь, — добавил Спартак.
— Спасибо, — ответил Джованни, — но я предпочитаю вернуться к работе на земле. Мама вырастила меня крестьянином, таким я и остался. Возможно, Бьянка не отказалась бы тебе помочь.
— Одну минуточку, — прервала их Маргерита. — Мы вроде бы все выяснили, но позабыли одну небольшую деталь. Претензии этого… этого Стефано Бенини.
— Его документы останутся у меня. Разумеется, я никогда ими не воспользуюсь, — заверил ее Спартак.
Глава 2
Стоял ноябрь, самый унылый, по мнению Лены, месяц года. С застекленного балкона своей гостиной с видом на красивую старинную площадь Котиньолы она смотрела на затянутое серыми тучами небо, на голубей, нахохлившихся и попрятавшихся под карнизами портиков от зарядившего с утра мелкого дождя, на мостовую, превращенную в сплошное серебристо-свинцовое озеро, на слабо пробивающиеся сквозь пелену дождя неоновые вывески магазинчиков, горевшие с утра до вечера.
На ее балконе вопреки погоде и времени года расцветали последние дамасские розы.
— Пора ехать, синьора, — объявила Пина, появляясь на пороге гостиной.
— Что это ты расфуфырилась, как на смотрины? — проворчала старая дама, заметив кричаще безвкусный наряд сиделки.
— Не каждый день мне выпадает случай поехать в Милан и остановиться в большом отеле, — стала оправдываться медсестра,
— Мои лекарства у тебя? — спросила Лена.
— Все в порядке, синьора. Ваш чемодан уже в машине, а шофер синьора Мизерокки ждет нас внизу. — Пина была возбуждена до крайности, предвкушая удовольствие от неожиданной поездки, о которой узнала всего несколько часов назад. Ей все не верилось, что Лена решила взять ее с собой.
— Ну, так спускайся. Я догоню тебя через минуту. — И Лена решительным жестом выставила ее вон.
— Осторожнее на лестнице, — напомнила медсестра и вышла из гостиной, оставив дверь распахнутой.
Открыв ящик трюмо, Лена вынула из него деревянный футляр. Крышечка откинулась. В футляре, на подушечке кремового бархата сверкал во всей своей красе ее талисман: белая роза Дамаска. Она вновь закрыла крышку и спрятала футляр в сумочку, а потом подняла взгляд на подзеркальный столик, на котором выстроились старинные фотографии в рамках.
Лена улыбнулась собственному изображению. Вот она, совсем молоденькая, на моментальном снимке, сделанном Спартаком на кухне их дома в Болонье, кормит грудью свою первую дочку.
— Куда же ты подевалась? — чуть слышно спросила Лена у красивой, счастливой и упрямой девчонки, которая, даже улыбаясь в объектив, ухитрилась сохранить на лице строптивое выражение. Теперь в ней не осталось ничего от этой юной красавицы. — Какое ужасное наказание — старость, — вздохнула она, глядя на портрет Спартака.
Он был в одной рубашке, без пиджака, шляпа сдвинута на затылок, руки в карманах брюк и серебряная цепочка поперек жилетки. На губах у него играла горделивая улыбка человека, полностью уверенного в себе.
— Ты был удачлив до неприличия, — сказала ему Лена чуть ли не с упреком. — Тебе повезло даже в смерти, ты не дожил до настоящей старости. — И она провела по стеклу, защищавшему фотографию, кончиками трясущихся пальцев. — Я еду навестить твоего друга Тоньино, — продолжала Лена, по-прежнему говоря шепотом. — Помнишь, как я сбежала из этого дома? Я была без ума от ревности. Ты помнишь? Ты говорил мне: «Любовь моя», и я таяла от любви. Мне тоже повезло в жизни. У нас трое детей, правда, немного нескладных, но разве могли они вырасти иными при таких родителях, как мы с тобой? Они так и остались детьми, и их время от времени все еще приходится призывать к порядку. Но сейчас, к счастью, твой внук взял на себя обязанность руководить ими. Если бы ты мог его видеть, ты бы им гордился. Прощай, Спартак. — И она поцеловала холодное стекло фотографии.
Затем Лена вышла из гостиной, ухватилась за перила лестницы и медленно спустилась вниз. На площади медсестра и шофер уже ждали ее. Они усадили ее в машину и лишь после этого сели сами. Горничная, стоя, как часовой, у дверей особняка, смотрела, как они удаляются, и махала вслед рукой.
Они прибыли в миланский «Гранд-отель» и погрузились в атмосферу тяжеловесной, но столь традиционной роскоши, чарующей глаз обаянием старины.
Спартак ждал бабушку в просторном вестибюле.
— Добро пожаловать! — сказал он, обняв ее.