Корсар
Шрифт:
Он, вытащив наконец из камзола сложенную вчетверо бумагу, развернул ее и протянул корсару. Это было не что иное, как точная копия "Инструкции господам комиссарам его величества, на коих возложена миссия в Вест-Индии". Заинтригованный Тома начал не без труда разбирать первые слова, так как почерк был мелкий. По счастью, не успел он разобрать и полстрочки, как господин де Кюсси его перебил.
– Когда вы прочитаете, - сказал он с искренней печалью, - когда вы прочитаете собственными глазами, вы поверите... Сударь! Мне хотелось вас предостеречь
Ошеломленный Тома подскочил, как ужаленный.
– Мое имя?
– воскликнул он.
– Ваше имя, да!
– ответил господин де Кюсси Тарен.
– Ваше имя полностью: Тома Трюбле, сеньор де л'Аньеле...
Он снова взял из рук Тома написанную, к прискорбию, столь мелко копию. Пальцем указал он на пометку на полях, действительно продиктованную королем Людовиком. И Тома мог вволю таращить на нее глаза.
– Ну?
– спросил губернатор после минуты молчания.
Но Тома, прочитав, перечитывал и снова перечитывал. Последняя фраза особенно привлекала и удерживала его взор, подобно гибельному магниту:
"А буде за преступлением не последует скорое раскаяние, то былые наши милости справедливо обратятся против преступника и усугубят ему кару".
– Я полагаю, - добавил господин де Кюсси.
– что вы больше не сомневаетесь?
Тома, наконец, опустил голову. Он не ответил. И, действительно, что мог он ответить? Верно, он больше не сомневался. Но так же верно было и то, что он плохо понимал.
Между тем губернатор короля поднялся с места.
– Господин де л'Аньеле, - сказал он торжественно, - имею честь откланяться, я удаляюсь. До губернаторского дома отсюда очень далеко.
Тома молча поднялся вслед за своим гостем и машинально отвесил ему поклон.
Господин де Кюсси Тарен, стоя со шляпой в руке, готов был переступить порог кают-компании. Однако же он остановился, как бы желая еще что-то добавить, и, наконец, достаточно неожиданно, закончил следующим образом:
– Сударь, благоволите еще раз выслушать мою просьбу: не забывать, что здесь дело идет о вашей голове. Те, кто отныне будет каперствовать, будут почитаться не корсарами, а пиратами. Да, пиратами! Сударь, это вот, больше всего прочего, мне и хотелось вам сказать. Прощайте, сударь.
Он вышел.
Сейчас же после того, как Тома проводил своего посетителя до выходного трапа, и тотчас же вслед за тем, как он остался один в кают-компании, широко открылась дверь, давно уже полуоткрытая, и из нее вышла подслушивавшая Хуана.
Тома сидел и размышлял. Она подошла к нему и ударила его по плечу.
– Так-с!
– сказала она насмешлива - Теперь мы стали паиньками, раз такова воля короля! Тома, дружок... где твоя соха?
Он не понял.
– Моя соха?
– Ну да, черт возьми!
– сказала она.
– Твоя соха! Ты разве не станешь хлебопашцем?
Он
– Дело идет о твоей голове, мой Тома! Чтобы спасти такую голову, как твоя, - прекрасную голову, еще бы, - чего не сделаешь! Ну же! Грабли, борону, заступ, лопату! Когда слезаем мы на берег?
Он топнул ногой.
– Молчи!
– прогремел он.
– Кто говорит о том, чтобы слезать на берег?
Она прикинулась крайне удивленной.
– Как, сердечко мое, ты намерен ослушаться? Ослушаться этого доброго губернатора де Кюсси Тарена, столь верного твоего друга? Ты хочешь его огорчить? Неужели, против его желания, ты хочешь снова каперствовать?
Он отвернулся, склонив голову набок.
– Это-то нет, - сказал он, - не сразу теперь...
Она разразилась презрительным смехом.
– Трус!
– крикнула она, перемежая крик порывами смеха.
– Трус! О, я это хорошо знала!
Он подступил к ней, сжимая кулаки.
– Знала что?
Она перестала смеяться, посмотрела на него, - ее черные глаза метали молнии.
– Ты спрашиваешь?
– крикнула она.
– Ты смеешь спрашивать?
Он решительно тряхнул головой.
– Отвечай, шлюха!.. Ты знала что?
Она яростно сжала пальцы.
– Трус!
– повторила она.
– Я знала, что ты испугаешься и подчинишься, и что ты подожмешь хвост, трусливая собака! Я знала, что ты рад будешь спастись от войн и сражений, как ты всегда спасался от опасностей и опасных тебе людей, как ты спасался от...
Она остановилась, несмотря на свою дерзость, в нерешительности под ужасным взглядом корсара. Но тотчас же устыдилась своего колебания, ибо она была храбра.
– Как ты спасался от всех моих любовников! Как ты спасался...
Она не договорила. Впервые поднял он на нее руку. Он ударил. И удар свалил ее, с разбитым носом и окровавленным ртом.
Он бросился на поверженное тело и снова ударил, свирепый, опьяненный, готовый ее убить.
– Молчи!
– вопил он.
– Молчи!
Но яростным усилием она приподнялась на локтях.
– Трус, трус!
– вопила она сильнее, чем он вопил.
– Трус, ты меня хочешь убить, но не смеешь убить других! Трус, трус! Лучше удирай, спасайся, беги! Отправляйся пахать свое поле, поле, которое ты получишь от своего Кюсси ценой своей трусости! Трус, трус!..
Он все бил. Она снова упала, замолчав, наконец, обессилев и потеряв энергию, и вдруг зарычала от боли и ярости. Тогда он бросил ее, отпихнув бесчувственное тело ногой.
Но Хуана не потеряла сознания. И она услышала, как выскочив из кают-компании, он командовал своему экипажу, голосом, подобным раскатам грома и грохоту орудий.
– Свистать всех наверх! Всех наверх, черт возьми! По местам, сниматься с якоря!
Хотя наступила уже темная ночь и не было луны, "Горностай" через полчаса плыл под парусами.