Корсар
Шрифт:
Мы отвели бригантину чуть поодаль, несколько минут понаблюдали, как пузатый флейт с обломанными мачтами и разошедшимися досками погружается под воду, пуская пузыри и создавая маленькие водовороты. Крысы, жалобно пища, выскакивали на палубу, взбирались по остаткам рангоута как можно выше, спасаясь от гибели, вплавь пускались к «Поцелую Фортуны», как к единственному возможному источнику спасения, но для них это расстояние было слишком велико, и они тонули вместе со своим старым жилищем. Я заметил, как Ладрон украдкой смахивает пьяную слезу, вцепившись ладонями в планширь.
— Сколько вы прослужили на нём, Ладрон? — спросил я.
— Что? — мой голос будто выдернул его из каких-то грёз. — Шестнадцать лет. Из младших офицеров.
Солидный срок для моряка. И какая бесславная и страшная гибель для корабля.
Я хотел сказать, что мне жаль, но понял, что не хочу врать, и промолчал.
— Вам не понять, — он махнул рукой. — Вы на своих кораблях как наездники, захотел — поменял, не понравилось то — поменял на другой, это не устроило — поменял на ещё один. А для нас это дом. Больше, чем дом.
— Прекращайте рыдания, Ладрон. Возьмите себя в руки, — холодно ответил я.
Он в последний раз взглянул на тонущий флейт, от которого по воде расходились круги, развернулся на каблуках, и устремился на бак.
Мы наконец-то снова были в пути, свежий ветер гнал нашу бригантину на восток, к Мартинике, одной из самых старых колоний Франции на архипелаге и одному из важнейших форпостов на пути в Европу. И чем ближе мы приближались к Сен-Пьеру, тем мрачнее были мои мысли.
«Поцелуй Фортуны» по-прежнему шёл через пустынный и безлюдный участок Карибского моря, вдали от всех торговых путей и возможных пиратских гнёзд, шёл быстро и ходко, я не сомневался, что он сумеет уйти от любого преследователя, но на душе у меня всё равно было неспокойно. В первую очередь от того, что мы шли с перегрузом и в жуткой тесноте. Никогда ещё я не видел на своём корабле столько людей, более того, незнакомых людей, пусть даже они почтительно снимали шляпы при моём появлении на палубе и заискивающе улыбались.
Всякий раз, выходя из своей каюты, я неизменно встречал хотя бы одного нового человека, и всякий раз я задавал один и тот же вопрос на который слышал один и тот же ответ.
— Жак Перье, месье, я с «Дофина». Луи Бофор, месье, я с «Дофина». Жан Тестю, месье, я с «Дофина», — отвечали они, и менялось только имя, которое они называли.
Их, конечно, было меньше, чем флибустьеров, я бы не допустил численного перевеса не в свою пользу, пусть даже мы были вынужденными «друзьями», но их было достаточно, чтобы это напрягало и меня, и всех остальных.
Спустя пару дней такого путешествия ко мне в каюту постучали.
— Кто? — рявкнул я сквозь закрытую дверь.
— Свои, — раздался приглушённый голос Шона Келли.
— Заходи, — отозвался я.
Ирландец вошёл, откидывая чёрные пряди с изуродованного лица, за его спиной я увидел маячащего Клешню, который хмуро поглядывал на роскошную обстановку капитанской каюты.
— Слушаю вас, джентльмены, — сказал я, отрываясь от писанины и откладывая перо.
Клешня закрыл дверь за собой.
— Как бы тебе сказать, капитан… — протянул Шон.
— Говори как есть, — пожал плечами я.
— Зачем ты, месье капитан, с этими сосунками возишься? — хмыкнул Клешня.
Так-так. Ожидаемо.
— Затем, месье Клешня, чтобы высадить их на Мартинике, как и было обговорено, — в тон ему произнёс я.
— Чушь собачья, — фыркнул он.
— Жак, помолчи, — буркнул Шон, подняв вверх обе ладони.
— Да чёрта с два! — воскликнул Клешня. — Что это за новости?! Может, мы этим ублюдкам ещё и с собой в дорогу денег дадим? Может, мне им жену свою положить? Капитан, это не дело! Где это видано?!
— Тихо, — прорычал я, поднимая на штурмана тяжёлый взгляд.
Клешня заткнулся, но по его лицу было видно, что он ещё очень многое хочет высказать. Возможно, даже то, о чём может пожалеть, но его всё равно распирало от желания выплеснуть накопившееся недовольство.
— Ты, Клешня, не забыл, кто мы теперь такие? Мы, чёрт побери, французские корсары, с королевским патентом, — холодно произнёс я. — А они — французские подданные.
— Плевать, — заявил он. — Сегодня один патент, завтра другой, в чём проблема?
— Хочешь, чтобы за нами вся Тортуга сезон охоты открыла? — спросил я.
— С чего вдруг? Кто узнает-то? Концы в воду, и всё, мёртвые не болтают, — сказал он.
— И скольких ты готов убить? Этих, с «Дофина», ладно, допустим, все за борт шагнули, а из наших? Ставлю свою шляпу, спьяну хоть один, да проболтается, его убьёшь? — я засыпал его каверзными вопросами.
— Про жида не проболтались же, — хмыкнул он.
— Это ты так думаешь. Губернатор же откуда-то узнал и меня поздравил, — сказал я.
— Да и плевать, даже если проболтается кто, убью любого, — заявил он.
— Нисколько в этом не сомневаюсь, Клешня, — сказал я. — Только я как раз думаю, как провернуть всё без лишней крови и в рамках закона, а вы мне, чёрт побери, мешаете!
Оба визитёра переглянулись, попятились к выходу, бормоча что-то несуразное.
— Ступайте, месье. И не надо лишней самодеятельности, она может быть наказуема, — сказал я на прощание.
Мои офицеры вышли, плотно закрывая дверь за собой, а я уронил лицо на руки, мучительно размышляя, как мне поступить.
Глава 25
Никаких хороших идей не было. Да и нехороших тоже. Вариантов, чтобы и рыбку съесть, и всё остальное, я попросту не видел.
Да, можно было сделать так, как хотел Клешня. Убить всех, поделить золото и исчезнуть, но меня, по очевидным причинам, такой вариант не устраивал.
Можно было довезти груз до Сен-Пьера, получить свои семьсот луидоров и уплыть восвояси, без денег, но с честью и осознанием выполненного долга. Вот только я понимал, что едва мы отойдём от берегов Мартиники, как ко мне в каюту нагрянет делегация недовольных матросов и живо заставит меня прогуляться за борт. Это в лучшем случае. В худшем случае они сперва поиздеваются, поджигая пятки или фитили между пальцев, и никакие прошлые заслуги меня не спасут.