Корсар
Шрифт:
— Если этот придурок Ладрон нас опередит… — тихо произнёс боцман, сознательно не договаривая, что произойдёт в таком случае.
— То я найду его и порежу на ремни, — сказал я. — Он не знает, где оно зарыто.
— Много ли островов в той стороне? Раз-два, и обчёлся, — фыркнул Клешня. — Сходи на каждый, по виду узнаешь, вот тебе и нужный остров. А там уже при желании его хоть весь можно перепахать.
Я опрокинул вино себе в глотку. В чём-то Клешня, конечно, был прав, но и признавать его правоту не хотелось, раз уж я решил сначала попытаться снять проклятие.
—
— Зато при деньгах будем, — возразил Клешня, буравя меня злым взглядом.
— Мёртвому деньги ни к чему, — пожал плечами я. — Или ты не заметил, что всё как рукой сняло, когда мы их закопали? То-то же. Не слыхал, что на баке болтают?
— Слыхал, — фыркнул он.
— Сейчас другое болтают, — проскрипел боцман. — Что капитан опять чего-то мудрит. А золото освятить надо, и делу край.
Я поморщился, почему-то не желая даже слышать за столом это слово и старательно обходя его в разговоре. Так, наверное, и возникает воровской жаргон, защитной бронёй эвфемизмов нарастая на не самые приятные слова и понятия.
— А вы как думаете, куда мы сейчас идём, чёрт побери? — прошипел я.
Боцман пожал плечами, Дюбуа покосился на старика и повторил жест. Клешня побарабанил пальцами здоровой руки по столу.
— На север. А там пёс его знает, чего ты опять удумал, — сказал штурман.
— На Гваделупу мы идём, есть у меня там знакомый священник, — сообщил я. — Так что отставить панику.
Я прищурился и жёстко посмотрел на каждого из присутствующих. Дюбуа сразу съёжился, схватил стакан, делая вид, что пьёт, Гайенн и Клешня молча переглянулись, но по их виду тоже было понятно, что кризис миновал. Гваделупа всё же была не так далеко от наших сокровищ, и задержка ещё в пару дней погоды не сделает.
Можно было наконец-то спокойно поужинать, не отвлекаясь на глупые перепалки, и я демонстративно принялся за еду. Всё успело уже остыть, пока мы спорили, но Доминик умел готовить вкусно, и даже в остывшем виде индейка оставалась сносной. Некоторое время мы провели, молча поглощая ужин.
— А всё-таки, ну его к дьяволу, это пиратство, — вдруг сказал боцман, прикончив остатки ужина. — Остепенюсь. Таверну открою.
— Ты же готовить не умеешь, пень старый, — хмыкнул Клешня.
— Мне и не надо. Другие будут готовить, а я буду только наливать и пить, — возразил боцман.
— Так можно и в чужой таверне сидеть, — вдруг сказал Дюбуа.
— В чужой надо самому платить, а тут мне платить будут, — привёл железобетонный аргумент старик Гайенн.
Мы рассмеялись.
— А я вот нихрена не умею, кроме как на корабле ходить и пиратствовать, — признался Клешня. — На берегу мне делать нечего.
— Я бы, может, мастерскую открыл, — сказал Дюбуа.
— Стулья делать? — хмыкнул боцман.
— Нет… — замялся плотник. — Всё подряд. Может, даже корабли там, лодки…
— А ты, капитан? Чем бы занялся? — спросил боцман.
Я крепко задумался, почёсывая небритую шею. В последнее время я всё чаще понимал, что пора завязывать с морским разбоем, но особо не думал о том, что будет дальше.
— Не знаю, — признался я. — Надо сперва до этого момента дожить, а там кривая выведет.
Все как-то разом помрачнели. Пожалуй, не стоило этого говорить. С нашим ремеслом каждый день может стать последним, и во многом поэтому пираты, заходя в порт, кутили, как в последний раз, но лучше об этом лишний раз не напоминать.
— Значит, надо выпить за спокойную старость, — я разлил по стаканам бренди.
— Мне лучше нескучная старость, — буркнул Клешня, но выпил вместе со всеми.
Мы посидели ещё немного, неспешно поглощая остатки ужина и алкоголя и перебрасываясь ничего не значащими фразочками. Атмосфера из напряжённой и недружелюбной окончательно превратилась в дружескую, я списывал это на действие вина и бренди, даже мрачное лицо Клешни изредка пересекала кривая усмешка. Пусть лучше так, нежели собачиться по любому поводу и ждать, пока кто-нибудь затеет дворцовый переворот.
В конце концов, когда мы прикончили последнюю бутылку сангрии, я распрощался со всеми и вышел в ночную прохладу. На палубе всё было спокойно. Поскрипывал такелаж, негромко переговаривались усталые матросы, мерцали фонари, разгоняя густую морскую темноту. Огромное звёздное небо, словно посыпанное сахарной пудрой, раскинулось от горизонта до горизонта, а прямо по курсу сияла яркая Полярная звезда.
К утру должны будем подойти к Гваделупе. Я не слишком-то хотел там появляться, особенно, вспоминая, как я там накуролесил не так давно, но всё же я не думал, что тамошние власти смогут мне что-нибудь предъявить. Убийство пятерых человек, само собой, дело наказуемое, но доказать мою виновность они уже не смогут, только если святой отец не презрел тайну исповеди и не выдал меня властям. В этом я сильно сомневался. Скорее всего, трупы через какое-то время повесили на местных бродяг.
Но определённые опасения имелись. Агентство Пинкертона и Интерпол ещё не придумали, да и подобные головорезы это не добропорядочные граждане, так что пыл местных законников давно должен был угаснуть. А вот если на Гваделупе есть родственники или друзья покойного месье Леви, то они могут и затаить обиду. В этот раз лучше не слоняться по переулкам и подворотням.
Я поднялся на корму, где за штурвалом стоял Шон. Ирландец зевал и потирал глаза, держа штурвал одной рукой.
— Что, пьянствовали опять? — буркнул он, скользнув по мне хмурым взглядом.
— Что, завидно? — спросил я.
— Ага, — ответил он.
— Сменишься скоро, — сказал я.
— Так одному уже неинтересно будет, — отмахнулся он.
Я пожал плечами, отошёл и уставился на белесую кильватерную струю, поблескивающую в свете кормового фонаря.
— Ты бы что со своей долей сделал? — спросил я, вспоминая недавний разговор с остальными офицерами.
— Пропил бы, чего с ней ещё делать, — не оборачиваясь, ответил Шон. — А что?
— Да ничего, — произнёс я.