Корсар
Шрифт:
«Поцелуй Фортуны» как раз подошёл достаточно близко, чтобы выстрелить из погонных орудий. Я наконец сумел разглядеть название галеона — «Мария». То есть, с равным шансом на нём могли быть как испанцы, так и французы с англичанами. Пожалуй, самое нейтральное название из всех, какие только могли быть.
— Погонными! Огонь! — рявкнул я, не отрываясь от наблюдения.
Две пушки бахнули одна за другой, оба ядра врезались в корму галеона, не нанося особых повреждений, но зато красноречиво демонстрируя серьёзность наших намерений.
— Ща ответит, — буркнул кто-то из моряков, и оказался прав.
Четыре
— Ах ты, паскуда, — прошипел я.
Хотелось повернуть бригантину бортом и вдарить из всех орудий, но это было рискованно. Если мы потеряем время на развороте и «Мария» успеет выйти из-под обстрела, то вся погоня пойдёт псу под хвост. Нужно было ждать момента, попытаться поймать его на продольный залп, но нетерпение, охватившее каждого из нас, бурлило в крови и не давало спокойно ждать.
Две наши пушки снова пальнули, на этот раз чуть менее удачно, одно из ядер сломало фальшборт и понеслось дальше, второе упало в воду чуть левее от галеона. Первый выстрел всегда самый верный. Но перестреливаться с галеоном — дело гиблое, надо брать его на абордаж, другого выхода нет. Мы же хотим забрать своё, а не отправить «Марию» на дно.
Попутный ветер гнал нас обоих в открытое море, благоприятствуя скорее галеону с его комплектом прямых парусов, чем нам, но и мы не отставали. Мы всё равно молили всех морских богов, чтобы ветер переменился, так нам было бы проще догнать его. С попутным ветром расстояние между нами сокращалось чересчур медленно. Пушки бахали одна за другой, по готовности, наши канониры будто соревновались в скорострельности. Но не в меткости. Ядра чаще били в морскую гладь, в кильватерную струю галеона, проносились вдоль бортов, перелетали над его палубой. Галеон огрызался, тоже не слишком метко.
В конце концов, у меня закончилось терпение.
— Шон, поворачивай! Левый борт, готовь к залпу! — приказал я.
— Рано! Далеко они ещё! — возразил боцман. — Уйдут, сволочи!
— Поворачивай! — прорычал я. — Право руля, черти вас раздери!
Я вцепился одной рукой в планширь, так, что побелели костяшки, и напряжённо вглядывался в силуэт галеона. Бригантина начала поворот, медленный и неторопливый, и от этого напряжение терзало ещё сильнее. «Мария», завидев наш манёвр, тоже начала поворот, чтобы не попасть под продольный залп, и я хищно улыбнулся. Теперь не уйдёт.
И как только появилась возможность, пушки левого борта открыли беглый огонь. Повернуться и подставить свой борт «Мария» не успела, и наши ядра ударили ей в корму и часть правого борта, проносясь над палубой, дырявя паруса и разбивая корпус. Конечно, высокая кормовая надстройка во многом защитила матросов галеона, но и без того удар получился сокрушительным. Щепки и осколки летели во все стороны, марсовые падали вниз с истошными воплями, громко стонали раненые, так, что слышно было даже на нашем корабле. Я прищурился и оценил повреждения галеона, когда дым немного рассеялся, и «Мария» вновь показалась на свет.
— Давай обратно! Нельзя подставляться под борта! — крикнул я. — Он сейчас будет поворачивать!
Удачный бортовой залп галеона мог потопить нас, как котят в мешке, и я надеялся уклониться от ответных выстрелов. Пора было брать это корыто на абордаж, но для этого нужно подойти вплотную, довольно сильно рискуя.
— Правый борт, заряжай книппели! — приказал я.
Оставим их без парусов, а потом интеллигентно подойдём сзади, как подобает джентльменам.
Бригантина повернула, чтобы снова поймать его на продольный залп. Теперь галеон уже не мог вертеться ужом, хотя очень пытался. Пушки правого борта ударили почти одновременно, слитным залпом, книппели просвистели над его палубой, сбивая такелаж, разрывая паруса и ломая мачты.
Возбуждённые, взведённые до предела пираты нетерпеливо ждали, пока мы подойдём достаточно близко, чтобы забросить кошки. С галеона пытались отстреливаться, порой даже успешно, но все мы понимали, что нас это не остановит.
— На абордаж! — прорычал я, вытягивая пистолет.
Кровь кипела в жилах, сердце гулко стучало, и вокруг больше ничего не осталось. Только я, мои пистолеты и враг, которого надо уничтожить во что бы то ни стало.
Глава 43
Гремели выстрелы, едкий пороховой дым застилал глаза и забивал ноздри, заполошные крики матросов галеона пронеслись по округе вместе с воплями раненых и разъярёнными боевыми кличами флибустьеров. Два корабля сцепились в объятиях, из которых выйдет только один.
Галеон был выше, гораздо выше, чем «Поцелуй Фортуны», но это было для него слишком недолгим преимуществом. Мы подошли к его корме, и плотностью огня противник похвастать не мог, тем более, что наши мушкетёры без устали поливали его свинцом, подавляя любые попытки к сопротивлению. Но нам, абордажной команде, в любом случае придётся карабкаться наверх по верёвкам и разбитой корме.
— Вперёд, чёрт вас побери! Первому, кто заберётся, двойная доля с этого корыта! — проревел я, пистолетом указывая на возвышающуюся над нами надстройку галеона, и флибустьеры чуть ли не наперегонки бросились карабкаться наверх.
Я тоже направился следом, но не слишком спешил, галантно пропуская более мотивированных членов команды вперёд. Мои головорезы карабкались вверх с помощью заброшенных кошек, пока их прикрывали мушкетными выстрелами самые меткие из нас. Всё равно падали то один, то другой, кто-то в воду, кто-то обратно на палубу, убитые и раненые. Защитники «Марии» знали, что лучше бы им удержать эту высоту.
— Не пускайте их! Джек! Рубите канаты! Стреляйте, живее! — доносились встревоженные голоса сверху. Англичане.
Это было как минимум странно, но на размышления времени не было, нужно было драться, и драться как можно яростней, и я тоже полез наверх. Флибустьеры уже дрались там, слышались крики, выстрелы и звон оружия. Я вскарабкался по разбитым доскам, перескочил через липкий фальшборт, уже залитый чьей-то кровью, сходу пальнул из пистолета в какого-то широкоплечего англичанина, выхватил палаш и зарубил матроса, который плохонькой саблей пытался перепилить верёвку на заброшенной кошке. Его кровь, горячая и солёная, брызнула мне в лицо, словно бы я раздавил перезрелый помидор. Я вдруг расхохотался от этой мысли.