Кортес
Шрифт:
Погиб у нас в том сражении один человек. Я был ранен - стрела угодила в бедро, камень пущенный из пращи попал в голову.
...Старик пощупал вмятину на черепе, оставшуюся после той битвы, устроился поудобнее и наконец задремал.
* * *
Кортес терялся в догадках - чем объяснить такое непоколебимое упрямство тласкальцев, никак не желавших идти на мировую? Первое посольство с просьбой разрешить войску чужестранцев пройти по территории Тласкалы в сторону Теночтитлана, с предложением дружбы и взаимопомощи, состоящее из благородных вельмож из Семпоалы, было задержано в столице. Ходили слухи, что горцы уже принесли их в жертву своему покровителю, богу весеннего сева Шипе.
Малинче, собиравшая в тот вечер, после тяжелой битвы, ужин, многословно и терпеливо объясняла дону Эрнандо, что Шипе или Камаштли божество великое, очень почитаемое всеми племенами науа. Особенно теночками и тласкальцами...
– Каждый год "Владыка в ободранной коже" - так называют его мои сородичи - приносит себя в жертву, чтобы густо взошел маис, пышно цвели бобы и перцы, чтобы священный напиток октли, который квасят из сока агавы, был сладок и опьяняющ, - тараторила женщина.
– Во время праздника главный жрец напяливает на себя кожу, содранную с живого человека, так что у него оказывается четыре руки и две пары губ, и начинает плясать ритуальный танец в его честь...
Кортес, тупо изучавший лежавшую перед ним кукурузную лепешку, не выдержал, легко прихлопнул ладонью по раскладному походному столу.
– Хватит! Дай поесть спокойно!.. Сколько можно твердить о подобных мерзостях!
Он в сердцах отбросил в сторону золотой кубок, наполненный местным, непривычным, но удивительно вкусным питьем, называемым "чоколад". Кубок звякнул, подпрыгнул, опрокинулся, густая коричневатая масса расползлась по полу. Готовилась она из каких-то, растертых в муку зерен с добавлением ванили и других пряностей, взбивалась в пену и сама таяла во рту. Напиток сразу пришелся дону Эрнандо по вкусу, однако в тот вечер, после припадка желчной горячки, которая вот уже вторую неделю донимала его, он смотреть не мог на еду. Каждое слово Марины, то и дело упоминавшей о злобных местных идолах, для ублажения которых язычники сдирали кожу с живых людей, вызывало приступ злобы и отвращения.
Малинче заметно оробела, молча подняла кубок. Наступило тягостное молчание. Наконец дон Эрнандо пристукнул ладонью по раскладному походному столу.
– Лучше посоветуй, что теперь делать? Куда идти? Сколько впереди ещё сражений?! Еще неделя таких боев, и моих ребят можно будет брать голыми руками. У нас двенадцать человек пластом лежат, люди вконец вымотались. Зачем эти недоумки атакуют с такой яростью?
– И я о том же, - ещё ласковей заговорила индеанка. Она подошла к Кортесу, робко погладила его по голове, потом прижала её к обнаженной груди.
– Тласкальцы тоже на последнем издыхании. Они в отчаянии. Не знают, что делать. С одной стороны, ты нарушил границу их владений, а это вполне достаточный повод для священной войны, то есть, для полного истребления врага. С другой, твои намерения ясны и понятны - ты просишь мира и разрешения пройти через их землю. К тому же обладаешь такой силой, что теперь тласкальцам остается только размышлять - неужели правы те, кто утверждает, что вы "боги"?
– Это все твои домыслы, - устало ответил Кортес, - а мне нужен разумный и исполнимый совет, что следует предпринять, чтобы прекратить эту бойню. Может, и в самом деле вернуться в Веракрус, как поговаривают в войске. Знаешь, какая на сей день самая популярная шутка? "Ну что, брат, вперед на Теночтитлан?" Ничего, кроме смеха, этот призыв теперь не вызывает. Учти, горького смеха...
– Ни в коем случае!
– резко ответила Марина.
– Необходимо проявить терпение! Сражаться и ждать! О, могучий, я знаю, ты сможешь одолеть минуты слабости. Поверь, все подсказывает, что терпеть осталось недолго. Надо внимательнее присматриваться к противнику, прислушиваться, что говорят пленные...
– Ты что, учить меня вздумала?
– усмехнулся капитан-генерал.
– Спаси меня Бог, ни в коем случае! Я пытаюсь обратить твое внимание на те приметы, которые сегодня бросились мне в глаза. Прежде всего, о, могучий, надеюсь, ты заметил, что Шикотенкатль в нынешнем бою остался один. Его напарник, вождь другого племени, ушел с поля битвы. Представь себе, что сеньор Ордас или сеньор Альварадо без твоего приказания оставили доверенные им позиции. Как бы ты поступил в этом случае?
– Предал бы их суду, - буркнул дон Эрнандо.
– Я понимаю, что ты хочешь сказать. Я согласен, что оставивший поле боя вождь находится в равном чине с Шикотенкатлем...
– Более того, он имел право уйти!
– горячо заговорила Марина. Глаза её лихорадочно вспыхнула. Она вновь впала в тот провидческий транс, который в начале так пугал дона Эрнандо. В такие минуты он начинал особенно внимательно прислушиваться к ней.
– Шикотенкатль, - продолжила она, - действовал на свой страх и риск. Выходит, он не имел прямого приказа уничтожить пришельцев. Значит, четверо старейшин, стоящих во главе Тласкалы, не могут прийти к единому мнению и заняли выжидательную позицию. Однако теперь они все больше склоняются к тому, чтобы принять твои условия. Это подтверждает, что четверо семпоальских послов, которых мы послали в Тласкалу и которых хотели принести в жертву Шипе, выпущены из клеток. Пленники, посланные тобой с предложением мира, начали возвращаться в наш лагерь с ответами. Пусть даже самыми грозными... Когда явно обнаружилось, что ты не являешься союзником, тем более орудием Мотекухсомы, им нет никакого смысла губить свою армию в сражениях с пополокас. Шикотенкатль молод, упрям, мы крепко наподдали ему в последних боях, но он тоже не глуп и понимает, что всякое усердие хорошо в меру. Конечно, он сразу не отступится и до перелома ещё далеко... Дон Эрнандо, открою тебе тайну. Я имела беседы со всеми тласкальцами, попавшими в наши руки. Которых ты в последствии отпустил... С каждым разговаривала один на один... Кому жаловалось, что мне тяжко в плену, кого прямо пугала божьим гневом, который падет на головы горцев, если они не прекратят войну. Среди них оказались разумные люди, охочие до некоей приправы, которую они уже не едали более двух эпох. Они обещали вернуться и поведать, что творится в стане тласкальцев.
– Ну, и кто-нибудь вернулся?
– невольно усмехнулся Кортес. Коварство этой женщины было неподражаемо. Грех собственного предательства она, что ли, смывает?
– Да, - тихо ответила он, - самый мудрый. Тот, кто сразу донес о нашем разговоре отцу Шикотенкатля, старейшине рода Тикатл. Его тоже зовут Шикотенкатль. Тот позволил лазутчику вернуться и объяснить чужеземцам, что тласкальцы ждут решения богов.
– Давай его сюда!
– встрепенулся Кортес.
– Его надо чем-то наградить за верность слову.
Женщина протянула ему маленький мешочек.
– Что это?
– спросил Корте и, не дожидаясь ответа, распустил узел, попробовал белый порошок. Это была обыкновенная соль.
Он удивленно глянул на нее.
– Лучшая награда для тласкальца, - подсказала Малинче.
– Я буду называть его "посланец".
Она вышла из походной палатки и через несколько минут вернулась с низкорослым, худеньким индейцем, укутанным в короткий, до колен плащ. На ногах у него были массивные кожаные сандалии на толстой подошве. Под плащом одежды не было, разве что набедренная повязка прикрывала низ живота.
– Спроси его, как он оказался в плену? Получил ли подарки? Я не люблю иметь дело с трусами, - сказал Кортес.
После короткого обмена репликами женщина перевела.
– Он из лучников. Подарки получил. Трусом никогда не был - две его стрелы попали точно в цель...
Кортес с недоумением посмотрел на индейца - тот гордо вскинул голову.
– Чем хвалится в моем присутствии!..
– покачал головой капитан-генерал, - Что б его!.. Ладно, объясни ему вкратце наши требования, пусть он доложит их своим старейшинам.