Кортес
Шрифт:
Поутру очнувшийся Кецалькоатль почувствовал великую скорбь. Он решил удалиться на восток в область света...
В этот момент Малинцин замолчала, подняла указательный палец и добавила.
– Этот слово можно перевести как "удалился", а можно и как "возвратился". Дошел он до побережья и здесь - так утверждают знающие люди - обратился в огромный пылающий костер. Другие же говорят, что он не вспыхнул, а на чудесном плоту, сооруженном из змей, отправился за море.
Теперь послушай гимн, ради исполнения которого, я так долго рассказывала тебе предания:
Так говорили
старцы в древние времена:
"Воистину все тот же Кецалькоатль живет и ныне,
и поныне он не умер;
он придет, чтобы властвовать". (сноска: Там же, С.444.).
– Ты хочешь сказать...
– Раз мы появились с востока, то...
– Да, повелитель мой!
– глаза её горели, на лице обнажилось вдохновение.
Все, что подспудно вызревало в душе, чем жила эта женщина в трудную пору, на что надеялась, - теперь ясно читалось в её очах.
– Все, кто говорит на языке науа, - продолжила она, - и даже те, кто живет на самом юге, во влажных лесах и называют себя майя, - верят, что придет срок, и Кецалькоатль вернется и будет править нашими землями. Тогда вновь начнутся благословенные времена. Каждому достанется кукурузная лепешка, не будет больше литься кровь, а в дар богам, как и завещал Кецалькоатль, будут приносить бабочек и змей!
Я не знал, что сказать. Индеанка же молча соскочила с кровати, удалилась из комнаты. Вернулась быстро, легкими шагами подошла к кровати я невольно сел. Она поклонилась и положила к моим ногам спящую, сложившую огромные крылья местную бабочку.
У меня дыхание перехватило. "Боже милосердный!
– молча возопил я. Прости новообращенной великий грех сотворения кумира!.. Пожалей ее! Пожалей меня, не дай впасть в гордыню!.. Этот дар, принесенный ею, в твою честь..."
Наконец я взял себя в руки.
– Встань, - обратился я к коленопреклоненной женщине.
– И больше никогда так не делай.
– Не буду, - неожиданно легко согласилась она.
– Я знаю истину. Я знаю, кто ты...
– Замолчи!
– воскликнул я.
– Не навлекай на себя гнев небес. За такие слова гореть тебе в аду. А то и где-нибудь поближе...
Она улыбнулась.
– Я знаю, кто ты - этого мне вполне достаточно. Я буду помогать тебе, и все грехи отпадут, как шелуха. Мы будем лить кровь во славу Божию. Мы упьемся ею - черной, настоянной на яде гремучей змеи, - кровью ацтеков. Для этого ты и послан сюда. Смотри, чтобы рука твоя не дрогнула, чтобы не поддался ты ощущению ложного превосходства над врагом. Наше племя всегда жило по заветам тольтеков. До той поры, пока в наш город не пожаловал дед Мотекухсомы Ашайякатл, не увлек пленных, которых потом принесли в жертву жадному до крови Уицилопочтли.
Я отер пот со лба. Теперь я как никогда, до самых печенок понял Пуэртокарреру. Всего в этой женщине было вдосталь - и красоты, и дьявольщины, и святой - ангельской!
– веры в торжество справедливости, и коварства. С унынием я осознал, что мне не дано, как Пуэртокаррере, сбежать в Испанию. Ясно, что везти туда сеньору Марину было сущим безумием! Даже если он был без ума от её прелестей, а он не был без ума - я теперь напрочь был уверен в этом, - сущим безумием было бы самому доставить её прямо в руки святой инквизиции. Рядом со мной лежала женщина, которую я с большой опаской назвал бы человеком. Скорее она из этих... своих богинь "в змеиных платьях, звенящих, как колокольчики". Мало было оседлать её в постели, следовало каждое мгновение быть чуточку умнее её, дальновиднее, щедрее, жестче, коварнее... То есть не быть самим собой? Уже не служить "мерой всех вещей"?
В этот миг меня озарило - как раз наоборот! Стать самим собой, надеяться только на самого себя, не верить ни в какие байки, рассказанные этой принцессой. Да и не в какие байки вообще не верить!.. Действовать смело, решительно, без колебаний. Казнить и миловать без всякого колебания, по мере необходимости. Чтобы ни одна мерзкая пасть больше не произнесла в моем присутствии имя ненавистного Веласкеса, немедленно уничтожить корабли! Отрезать всякие пути к отступлению. Держать курс на Теночтитлан. Первым дело арестовать Мотекухсому - тогда дело пойдет...
Помню в благодарность я набросился на сеньору Марину - терзал её долго, как душе угодно, как учили в гаремах у мавров - пока она не разъярилась, не начала кричать... Ее крики были подобны рыку, какие издает самка дикого кота. Потом она не отпускала меня... С первыми лучами солнца я уже был на ногах и во исполнение задуманного отправился в Семпоалу. Донна Марина решительно воспротивилась поездке в паланкине и взгромоздилась на коня. Ей подобрали самую спокойную кобылу, хотя совсем смирных у нас не было, и она молча тряслась весь путь до индейского города. Сопровождавший нас Гонсало де Сандоваль, глядя на нас, тоже помалкивал. Всю необходимую подготовку в лагере он уже провел.
Глава 10
– Deo gratias, (сноска: "Благодарение господу", приветствие.) - сказал падре Гомара, входя в мой кабинет.
– Как чувствуете себя, дон Эрнандо?
– Сегодня сносно. Разве что под вечер сердце разбушевалось.
– Есть что вспомнить, сеньор Кортес, есть что вспомнить. Деяния ваши останутся в веках, как светоч и пример для каждого благонравного христианина.
– Ах, чтоб вас, падре! Оставьте этот тон. "Деяния", "для каждого христианина", да ещё "благонравного"!.. К чему это между старыми друзьями? Задачу свою вижу не в том, чтобы служить примером, а в том, чтобы добросовестно воссоздать историю покорения Мексики. Не желая выпячивать собственную роль в этом предприятии, все-таки хочу заметить, что мы имели дело с силой, не имеющей себе равных в Новом Свете. Братьям Писарро, Бальбоа, тому же Монтехо далеко до тех славных дел, которыми я прославил святую веру и его величество короля. Хотелось бы, чтобы именно в таком духе будущие поколения читали о нашем походе на Теночтитлан. Началом его можно считать уничтожение кораблей. На эту меру я пошел вынужденно, так как за почти годичный срок пребывания в теплых морях деревянная обшивка износилась до такой степени, что мореплавание на этих посудинах стало представлять серьезную угрозу для людей. Поработал и жук-древоточец. Поверьте, падре, это был трудный выбор... Либо вернуться на благословенные берега Кубы под сень рассудительного губернатора Диего де Веласкеса. Посоветоваться с этим достойным человеком, поговорить с ним по душам... Жаль, что он невзлюбил меня - по-видимому, поверил наветам злых людей, которые мечтали поссорить нас...
О чем это я? Да-а... Вернуться на Кубу в лапы... Нет-нет, под сень... ну, и так далее насчет Веласкеса. Это место, падре, вы постарайтесь изложить особенно изысканным стилем.
Либо потопить корабли и остаться один на один с жестокосердным, исполненным коварства Мотекухсомой, которому наше пребывание в его владениях было как кость в горле. На что мы, горстка храбрецов, могли надеяться в этом чужедальнем краю, среди орд язычников и пожирателей человеческой плоти? Только на бесконечную милость Господа нашего Иисуса Христа и Девы Марии, на крепкие руки, на наше оружие, закаленное в боях с неверными. Вот, примерно, в таком духе, падре... Конечно, желательно убрать излишнюю напыщенность и неуместные риторические обороты, но в целом мне нравится. Это то, что нужно Испании. И пожалуйста, побольше о моем милосердии, а то оно как бы остается в тени других доблестей, какими наградила меня природа.
Гомара от души рассмеялся.
– Вы всегда умели привести меня в хорошее настроение, сеньор Эрнандо. Как бы не донимали вас болезни, вы не устаете шутить. Причем, очень тонко... А стиль! Каков стиль!.. "На что мы, горстка храбрецов, могли надеяться в этом чужедальнем краю, среди орд язычников и пожирателей человеческой плоти?" Прекрасно! Вам самому следует изложить историю завоевания Мексики.
– Ну, падре, хватили! Я старый, больной человек. Жить осталось совсем немного. На этот раз я не шучу, святой отец. Поэтому мне всегда приятно видеть вас, моего летописца. Рад, что мои шутки для вас не пустой звук. Не то, что в кругу придворных, где каждая собака считала своим долгом укусить победителя Мотекухсомы. Желаете, я расскажу анекдот, который приключился со мной в Мадриде. Какой-то наглый, приближенный к трону рифмоплет поинтересовался - правда ли, что во время обучения в университете я пробовал свои силы в стихосложении. Я подтвердил справедливость этих слов. Этот негодяй решил посмеяться надо мной в присутствие дам - спросил, что не по причине ли их непригодности я подался в конкистадоры?