Корж идет по следу
Шрифт:
В родном краю
Афанасий, неизвестно отчего, расщедрился.
На другой день он никуда не поехал и с утра сам принялся топить баню. В это время жена его хлопотала на кухне. На столе лежал жирный прошлогодний гусь, приготовленный к тушению. В квашне подходило белое тесто, а в большом блюде его дожидалась рисовая, с отмоченной осетриной начинка. Пахло постным маслом, подгоревшим луком и моченой антоновкой, заранее вынутой из погреба, чтобы немного отогрелась.
Часам к двенадцати баня была готова. Афанасий не стал отрывать от дела
— Ну, гость дорогой, пора вставать, — разбудил он его. — Видать, намаялся в дороге — спишь как мертвый. Айда в баню. Все лагерное выпарим, веником выбьем, а. потом кипятком смоем. Слезай… Жена, как у тебя там пироги? Сколько сроку нам на баню?
— Не торопитесь, не торопитесь, — донеслось с кухни. — Парь гостя как следует. Что, так я прибегу, крикну.
Из бани Лешка чуть дошел, хоть и всей-то дороги было метров пятнадцать. Сам Афанасий почти не мылся, больше помогал Лешке. Тер спину, парил в две руки. Новая мочалка драла, как борона, и Лешка только кряхтел под жилистыми и крепкими руками Афанасия.
Хозяйка уже накрывала на стол.
— Вот как хорошо! — встретила она их. — Прямо к горяченькому управились.
Лешка плюхнулся на лавку.
— Ох, мне, пожалуй, хватит уж горячего!
— Ничего, — довольно проговорил Афанасий, старательно расчесывая бороду. — Вот теперь после баньки выпьем, закусим как следует, а потом поспим. Больно хорошо!.. Отдыхай, пока у нас, Лексей Данилыч. Ты как сын мне. Своих-то нам с бабой не дал господь.
Хозяйка вторила ему.
— Ешь, пей, чего надо, спрашивай. Чай, набедовался там-то…
Лешка никак не мог понять, с чего это Афоня-лавочник стал вдруг таким щедрым к нему. В чем тут дело? Мельком ему вспомнилось давнишнее письмо от отца, в котором тот сообщал, что дал Афанасию взаймы три тысячи. Может быть, этот лис так и зажилил их, а теперь лебезит перед ним, Лешкой. А, черт с ним, не ему и не сейчас разбирать чужие счеты, да и не знает он их.
Он жил в гостях спокойно и сытно. Афанасий в эти дни никуда не ездил, — погода стояла морозная, какая уж тут работа! На погоду ссылался и Лешка, день ото дня откладывая поездку к отцу. Собственно, Афанасий и не торопил его. Живи, достаток есть. Время проходило за выпивкой, едой и игрой в очко «по маленькой для интереса» или «подкидного дурака», когда за стол садилась и хозяйка.
Была и другая причина, удерживавшая Лешку. За этим он и ехал сюда: ему хотелось побывать «дома». Однажды он спросил Афанасия:
— Не бываешь в нашем-то селе, Афанасий Терентьич?
— Почему? Приходится.
— Ну, и как там?..
Афанасий полез в бороду, сердито заскреб подбородок.
— Да ведь что… Рассказывать — только душу бередить.
— Ничего, ничего, она у меня каменная стала, говори.
— Хорошо живут, стервецы! Лошадьми обзавелись, Скотом, сбруей всякой и прочим. Богатство полное… И конный двор, и коровники. Мельницами здорово промышляют.
— А ты… не ездишь?
Афанасий вздохнул.
— Пирогов захочешь — никуда не денешься. Лучше-то крупчатки нигде не смолоть.
— Афанасий Терентьич, я тебя прошу! — Лешка придвинулся к старику вплотную, стиснул костлявое его плечо. — Съездим завтра туда…
— Да зачем? Я только-только мешок смолол.
— Не в пропажу ведь. Возьми немного, если так. Ты пойми: хочется взглянуть.
— А я думал, тебе плевать на все. И так-то не помощник отцу был, а как в город укатил, — и совсем забыл про родные края.
— И я сначала так думал. Да вышло по-другому. Ты же видишь, что получается. Отбыл я срок, приехал, вроде бы, домой, а ведь не встреть тебя, то и переночевать было бы негде. Стучись под окнами, как нищий… А совсем рядом свой дом стоит, да войти в него нельзя. Обидно или нет?
— Чего уж тут говорить, конечно, — вздохнул Афанасий. — Ну, только от того, что посмотришь ты на дом, легче не станет.
— Знаю. А все-таки…
Лешка и перед Афанасием кривил душой. У него было свое на уме, и старик, словно догадываясь об этом, опасливо покачал головой.
— Ох, наживешь с тобой греха! Горяч больно.
Лешка перекрестился на иконы.
— Вот! Слово даю: от саней на шаг не отойду.
— Н-не знаю, как и быть…
— Мне не веришь?.. Только взглянуть… Ведь там и мои деньги вложены. Целых десять тысяч…
«Ну, какие это твои!» — подумал Афанасий, но ничего не сказал.
В конце концов он сдался, и рано утром они отправились в путь.
Морозило. Лохматая лошаденка вся побелела от инея. Белокружевные стояли по бокам дороги деревья. Ярко светило солнце. Снег не скрипел уже, а визжал под полозьями. Небо блестело холодной синевой.
Лешка кутал нос все глубже в воротник, а сам пытливо смотрел по сторонам, узнавая и не узнавая родные места. Дорога почему-то показалась ему шире. Он спросил, что бы это значило.
— Очень просто! — прокричал из тулупа Афанасий. — Тут теперь шасе. Давай-ка закурим, хоть нос дымом погреть. Прогневили господа, вот он и шпарит по пяткам… Стой, милая, иди шажком, а то себе селезенку надорвешь и у нас табак рассыпешь.
При въезде в село Лешка взволнованно заерзал на сене, отогнул воротник, чтобы не крутить головой из стороны в сторону. «Эх, не так бы полагалось въезжать сюда!.. Словно вор, крадучись, с опаской… Как только сердце терпит!.. Ладно!..» — разжигал он себя.
Проехали мимо мельницы-ветрянки с большим крепким амбаром рядом. «Наша», — про себя отметил Лешка, придирчиво осматривая ее от земли до кончиков крыльев. Мельница содержалась в порядке, и от этого, кажется, стало еще муторнее на душе. На другом краю села стояла точно такая же. Туда незачем ехать. Ясно и так: и та стоит целехонька, работает на кого-то. Ей что, деревянной, она даже не чует, что, вот, приехал настоящий хозяин.
Афанасий направил лошадь в другую улицу. Лешка еще издали почувствовал душистый запах льняного семени. Понял: старик свернул нарочно, чтобы можно было взглянуть и на маслобойку.