Кошачье кладбище
Шрифт:
— Рад, детка, что ты пришла. Уверен, Норме тоже приятно.
Элли подняла на него широко открытые глаза.
Священник, преподобный Лафлин, прочитал молитву, прося Господа призреть рабов своих и даровать им мир и покой. Потом позвал тех, кому нести гроб. Луис приподнялся было с места, но Элли отчаянно вцепилась ему в руку.
— Куда ты, папа? — громко прошептала она.
— Меня позвали, доченька. — На секунду-другую он присел, обнял Элли. — Я должен помочь вынести Норму. Нас четверо: я, двое племянников Джада и брат Нормы.
— А где я потом тебя найду?
Луис взглянул в проход. Трое мужчин и Джад уже стояли подле гроба. Народ
— Жди на крыльце. Я сам к тебе подойду. Договорились?
— Договорились. Только смотри не забудь про меня.
— Не забуду. — Он снова поднялся, и опять Элли потянула за рукав.
— Пап, а пап.
— Что, кисонька?
— Смотри, не урони ее, — прошептала дочь.
Луис подошел к мужчинам, Джад познакомил его с племянниками, оказавшимися на поверку троюродными родичами старика, они приходились внучатыми племянниками отцу Джада. Здоровенные парни лет по тридцать, удивительно похожие друг на друга. Брату Нормы было за пятьдесят, Луис видел, что утрата для него тяжела, но держался он достойно.
— Очень рад знакомству, — сконфуженно поклонился Луис. Кто он? Чужак в чужом семейном кругу.
С ним раскланялись в ответ.
— Как Элли? — спросил Джад, посмотрел в ее сторону, приветливо кивнул. Девочка стояла у выхода и внимательно наблюдала за отцом.
ВСЕ В ПОРЯДКЕ. ОНА ТОЛЬКО БОИТСЯ, КАК БЫ Я ТОЖЕ НА НЕБО НЕ ВОЗНЕССЯ, подумал Луис и едва сдержал улыбку. Но следом пришли на память другие слова: ВЕУИКИЙ И УЖАСНЫЙ, и улыбка в душе погасла.
— Отлично! — ответил он и помахал дочке рукой. Она тоже махнула ему и пошла, кокетливо вильнув оборками синего платьица. Да она совсем уже взрослая! Луиса такое открытие неприятно поразило — он даже оцепенел на минуту.
— Ну, все готовы? — спросил один из «племянников». Луис и брат Нормы молча кивнули.
— Вы уж поосторожнее с ней, — сипло проговорил Джад и, понурясь, медленно отошел. Луис зашел слева, сзади оцинкованного гроба, который выбрал для жены Джад. Взявшись за поручни, медленно понесли Норму к выходу — навстречу холодному, первофевральскому солнцу. Кто-то, скорее всего церковный сторож, посыпал уже утоптанный снег золой. При дороге, пофыркивая и попыхивая белым парком, дожидался автокатафалк.
Рядом стояли глава похоронного бюро и его здоровяк сын, готовые прийти на помощь, случись кому оступиться или упасть в обморок. С ними был и Джад. Он придирчиво следил, как гроб медленно вползает во чрево катафалка.
— До свидания, Норма, — проговорил он и закурил. — До скорого, старушка моя!
Луис поддержал старика за плечи с одной стороны, с другой — брат Нормы, невольно оттеснив похоронных дел мастера и его сына. Здоровяки племянники (или внучатые, троюродные, в общем, самые-самые) уже отчалили, сочли, что обязанности свои они выполнили — тащить и погружать на катафалк гроб. Выросли они вдалеке от стариков. Норму знали больше по фотографиям да по двум-трем «визитам вежливости»: выпить пивка с Джадом, отведать стряпню Нормы, терпеливо выслушать истории о временах далеких и неведомых, отмечая, что даже в ту доисторическую пору, оказывается, люди тоже мыли и до блеска надраивали машины, играли в шары, даже смотрели с друзьями по телевизору боксерские поединки. Но вот званый вечер подходил к концу, и гости, облегченно вздохнув, откланивались.
Джад для семьи был осколком прошлого, этаким астероидом: оторвался от планеты и несется прочь, все меньше и меньше — едва разглядеть, все дальше и дальше в былое. Фотографии в альбоме. Рассказы старика в душной, жарко натопленной гостиной. Но сами-то гости не старики. Их не мучает артрит. У НИХ кровь исправно бежит по жилам. Прошлое неслось мимо них, иногда они лениво придерживали его, разглядывали и равнодушно отпускали. Что им человеческое тело? Всего лишь конверт, в который Господь запечатывает свое послание Вселенной, душу человека — так учат многие церкви. Ну, а оцинкованный гроб призван и конверт сохранить, и послание. Хотя для этих молодых людей прошлое — послание давно прочитанное — нужно отложить в сторону, чтоб не мешало.
БОЖЕ, СПАСИ ПРОШЛОЕ! — взмолился Луис.
Его бросило в дрожь при мысли, что наступит день и его собственные внуки воззрятся на него как на ЧУЖОГО — с головы до пят. И неважно, что это и его плоть и кровь, дети его детей, если, конечно, у Элли и Гейджа будет потомство, и он, Луис, доживет до той поры. Да, вот так меняется представление о прошлом и настоящем, так приходят в упадок семейные узы, а со старых фотографий смотрят совсем юные лица.
БОЖЕ, СПАСИ ПРОШЛОЕ! — снова взмолился он и еще крепче обнял старика. В изножье гроба положили цветы, и задняя дверца катафалка автоматически опустилась. Луис вернулся за дочкой к церкви, и вдвоем они пошли к своей машине. Луис крепко держал девочку за руку: неровен час — поскользнется, туфельки у нее новые, на кожаной подошве. Одна за другой, урча моторами, машины разъезжались.
— А почему у них фары горят? — с тихим удивлением спросила Элли. — Ведь сейчас и так светло.
— Это, малышка, в честь покойной. — И Луис включил фары своей машины. — Поехали!
Наконец-то! Они едут домой, похороны — позади. Собственно, не похороны, а лишь панихида в церкви у Горы Надежды. А земле Норму предадут лишь по весне, когда выроют могилу на кладбище. Элли вдруг ударилась в слезы.
Луис удивленно, не без тени тревоги, посмотрел на дочь.
— В чем дело, родная моя?
— Не будет больше печенья, — сквозь слезы сказала Элли. — У нее самое вкусное овсяное печенье было… и больше не будет… Потому что она умерла. Пап, ну почему люди непременно умирают?
— Не знаю даже, — смутился Луис. — Может, чтоб новым людям место освободить, тем, кто подрастает, ну, вот как ты или Гейдж.
— Ни за что не выйду замуж! Ни за что не рожу детей! — решительно заявила кроха. — Тогда и не умру! Это так ужасно! Так ди-и-и-ко!
— Но со смертью кончаются и страдания, — спокойно возразил Луис, — я врач и вижу, как люди мучаются. Невыносимо изо дня в день видеть их мучения. Поэтому я и перешел в университетский лазарет. Молодые, конечно, тоже болеют… им тоже бывает плохо, но с настоящими страданиями их болезни не сравнить. — Луис помолчал. — Поверь, малышка, в старости людей смерть уже не так страшит, не кажется ужасной или дикой, как тебе. А перед тобой долгая-предолгая жизнь.
Элли уже не плакала, лишь всхлипывала, а вскоре и совсем успокоилась и даже спросила, нельзя ли включить радио. Луис кивнул, и дочка тут же поймала песню популярного ансамбля «Этот старый дом», принялась подпевать. А дома стала увлеченно рассказывать матери о похоронах. Рейчел — молодец, выслушала дочь спокойно, с пониманием и сочувствием… только вот лицом была бледнее обычного да и задумывалась то и дело о чем-то своем.
Элли спросила, умеет ли мама печь овсяное печенье.
Рейчел словно дожидалась этого вопроса: тут же отложила вязанье, встала.