Кошачьи проделки (сборник)
Шрифт:
Она пила теплую воду, словно это был нектар, – длинными, шумными глотками, с причмокиванием в конце. Мы, сами любя наше горячее питье, полюбили относить горячее питье и ей. И в результате, когда мороз уже давно спал и настали более комфортные ночи, мы все еще по вечерам пыхтели с дымящимися ведрами, и если видели, как мимо идет кто-то посторонний, то незаметно прятали их в парник. У нас не было желания обнаруживать перед людьми, что если мы пытаемся отправить нашу ослицу спать без горячего питья, она оглашает округу громкими воплями.
Нечто похожее случилось и с кошками. С самого своего рождения они спали, если только у нас не было гостей, в соседней свободной комнате. Там, если они дрались ночью, или падали во сне, или считали, что неважно себя чувствуют, мы могли сразу их услышать и прийти на помощь. Там было также то преимущество, что они не могли попортить мебель, потому что единственным обитым предметом было кресло, в котором они спали, чью обивку и внутренность из джута они уничтожили давным-давно, еще будучи котятами.
В ту зиму, однако, было так холодно, что даже при двух грелках они поднимали нас в два часа ночи, протестуя против того, что у них от холода отваливаются ушки. Мол, пожалуйста, пустите их к себе в кровать. Если мы уступали, то спать уже не могли. Соломон, будучи моим котом, настаивал на том, чтобы свернуться клубочком щека к щеке со мной. Если Шеба проявляла признаки желания пробраться на мою сторону, он прижимался еще сильнее и собственнически ложился ко мне на лицо. Если она все же подбиралась ближе, он кусал ее за лапу, после чего Шеба с шипением взвивалась, как петарда, уходила и садилась одиноко, как сиротка, у меня в ногах. Она ни в какую не хотела спать на половине Чарльза. Чарльз, говорила она, ерзает. Поэтому она либо сидела подавленно на моих ногах и мерзла, либо возвращалась, и спектакль с Соломоном повторялся сначала. Соломон, даже если в итоге он все же смягчался и подпускал ее ко мне, все равно, как только засыпал, начинал храпеть и подергивать лапами. Так что в конце концов мы устроили их на ночлег в гостиной.
Грелки и одеяла уложены в большом кресле перед камином. Еда, миска с водой и туалетные лотки удобно выстроены в линию, так что у них получался аналог роскошной отдельной квартиры. С тех пор мы шли спать, оставив двух маленьких кошечек сидеть в полном довольстве на каминном коврике, в свете очага, в такой позе, что картинка несколько напоминала рождественскую открытку. Увы, в тот самый момент, отправившись наверх, картинка сводилась к звуку скребущих когтей под нами, во славу обивки на стульях, к звуку Больших национальных сиамских скачек с препятствиями по мебели (на сей раз все было дружелюбно, судя по тому, как резко менялось направление: Соломон, гоняясь за Шебой, к собственному горячему восторгу, менялся с ней ролями) и к басовитому кошачьему отклику на наши протестующие возгласы и стучание в пол – отклику, заверявшему нас, что там, внизу, все в порядке, они с Шебой просто наслаждаются жизнью.
Они до того ею наслаждались, что не прошло и нескольких дней, как они стали пытаться отправлять нас в кровать. Наступало одиннадцать часов, и Соломон начинал тереться о ногу Чарльза, а Шеба затевала прыжки в длину со стула на стул. Когда все это не давало результата, Соломон усаживался на спинку кресла, в котором они спали, и начинал выть, устремив взгляд на дверь, через которую мы должны пройти, чтобы наполнить грелки и почистить зубы. Он жаловался, что уже поздно, что у него уже темные круги под глазами от недосыпа. «И у Шебы тоже круги», – орал кот. Поскольку Шеба была любимицей Чарльза, Соломон думал, что это может чуток того подстегнуть…
Когда зима закончилась, вопрос о том, чтобы кошкам переехать обратно, даже не вставал. Они обосновались внизу навсегда.
Весной повсюду начались перемены. Миссис Адамс сняла темно-бордовые плюшевые шторы и вместо них повесила более подходящий сезону белый муслин. Старик Адамс предавался традиционному в деревне времяпрепровождению – ссорился с соседом по поводу межи между их участками. Мисс Веллингтон раскрашивала своих садовых гномов. Поскольку гномов было целых восемь штук плюс богатый ассортимент пятнистых жаб, это занятие гарантированно обеспечивало ее присутствие по другую сторону нашей стены, где она орудовала кистью с особенно напряженной сосредоточенностью всякий раз, когда спор о меже нарушал окрестную тишину. И царила напряженная обстановка в «Розе и Короне».
Обычно она возникала по самым разным поводам. Они там всегда о чем-нибудь спорили. Начиная от того, кто неправильно звонил в колокола в воскресенье, и кончая тем, как выращивает у себя картошку какой-нибудь незадачливый приезжий. На сей раз, однако, разразилась, похоже, настоящая катастрофа.
Некий мистер Кери купил коттедж в переулке, примыкающем к боковому входу в паб. Он решил пристроить к дому гараж и соответственно перенести существующие ворота и подъездную дорожку к дальнему входу, туда, где будет гараж. Заделывая старый вход, он также решил соорудить перед ним то, что считал улучшением, – крутой вал из земли, расположив его на одной линии с другими дерновыми окаймлениями переулка, которые он засадил корнями вереска, собранными во время своих пеших прогулок.
К несчастью, другие люди смотрели на это иначе. Старый вход, будучи прямо напротив бокового входа в паб, был единственным местом во всем переулке, где могли протиснуться машины, пока разгружался грузовик с пивоваренного завода. Теперь же всякий раз, когда привозилось пиво, выстраивалась очередь из машин, чьи владельцы возбужденно сигналили, требуя проезда. Водитель с пивного завода приходил в раздражение, оттого что ему приходилось постоянно прерываться и отводить грузовик с дороги. Старик Адамс сказал, что пиво не становится лучше, если его вот так все время взбалтывать. Мистер Кери – сам непьющий и совершенно не тронутый подобными сантиментами – сказал, почему бы им не разгружать грузовик у парадной двери паба. Предложение вполне целесообразное, которое, однако, было с ходу отвергнуто на том основании, что грузовик всегда разгружали возле боковой двери, и кто он такой, чтобы менять порядок?
Дело было спешно передано на рассмотрение в приходский совет. К несчастью, члены совета собирались только раз в два месяца. Между тем каждую неделю у коттеджа Кери возникала дорожная пробка, и по вечерам в «Розе и Короне» кипело возмущение и рассматривался вопрос, будет ли вереск, столь упрямо возделываемый мистером Кери, расти.
Общее мнение сводилось к тому, что не будет. Вереск растет на торфяниках, а здесь почва известняковая. На самом же деле он вырос. Принеся вереск домой с торфяной пустоши, мистер Кери предусмотрительно перенес его вместе с почвой. И на этом вопрос пока утих.
У нас дела шли более мирно. Соломон, похоже, подружился с Робертсоном. Я чуть не упала, когда увидела их в первый раз – Робертсона, уютно устроившегося с загадочным видом на тюке сена в гараже, и сидящего перед ним на земле Соломона во время его первой после потепления инспекционной вылазки. Царило молчание. Я ожидала, что оно в любой момент будет нарушено Соломоном, который, прижав уши, стремглав ринется в атаку. Потом я поняла, что эта тишина была не столько затишьем перед бурей, сколько тишиной шахматной партии. Робертсон рассматривал подъездную дорожку. Соломон изучал кучу песка. Так они и сидели, пожалуй, слегка смущенно, словно парочка членов клуба «Будл».