Кошачья история
Шрифт:
– - По-моему, мы присутствовали на сеансе гипноза, -- в привычно веселом голосе Юлия звучала едва уловимая нотка досады или даже злости, -- сознайся, Елена, ты готовишься выступать с этим в цирке?
– - Не знаю, ничего я не знаю, -- она вынудила себя улыбнуться, -- мне там было нехорошо.
Мы шли по дороге, стараясь не ворошить бархатный покров пыли, но все равно каждым шагом взбивалось густое, медленно оседающее красноватое облачко.
Солнце ушло за далекий мыс, и в воздухе сразу стало прохладно и сумеречно. Лена взяла нас под руки, и я чувствовал, как она время от времени зябко ежилась.
– - Я всегда боялась моря, особенно в такую погоду. В нем есть страшная сила... мне трудно объяснить это... не просто сила, а что-то думающее, наблюдающее, словно тысяча глаз на меня смотрит... беспощадное, как машина, бесчувственное... когда ветер и волны, оно в глубине, а в тишь у самого берега, или даже на буругу... любопытное, умное, смотрит, слушает отовсюду, может, и мысли подслушивает...
– - Национальная болезнь: мания преследования, -- подал голос Юлий, -- один раз пойми это, и твои страхи исчезнут. А так свихнуться можно! Ты и на нас нагнала сегодня чего-то такого...
– - Я была долго уверена, что это только мое, что никто больше не чувствует этого... и очень удивилась, когда прочитала сказку про морского царя. Будто бы раз в год царь морской приказывает замереть своему подводному царству. И ветер тогда стихает, и море успокаивается -- ни песчинка на дне, ни травинка не шелохнутся. Если хоть что-нибудь пошевелится, бда, будет такая буря, что никто цел не останется. А если все неподвижно, морской царь выезжает на колеснице и вдоль берега едет, едет, свое царство в тишине осматривает...
– - И прихватывает с собой девиц, которые зазеваются и вовремя не уберутся домой, -- не выдержал Юлий, -- да этим еще в древней Греции бабушки пугали своих разбитных внучек! Этой сказке не меньше, чем три тысячи лет, это очень древняя выдумка.
– - Ну и что же, что древняя! Страх-то в ней настоящий.
– - Страх, страх...
– - проворчал Юлий, -- людям хочется верить в большой страх... волка бояться скучно -- нет в нем тайны... а хочется непонятного.
Лена слегка усмехнулась -- она явно прислушивалась. Юлий молчал, и я поспешил заполнить паузу:
– - Я читал в одном умном журнале, что моряки сходят с ума не реже городских служащих. И если отбросить потерпевших крушение, то почти все повреждаются в уме именно во время штиля, в такую вот, как сегодня, слишком спокойную погоду. Она всем портит нервы -- море давит на психику.
– - Я понимаю вас, понимаю... конечно, давит... конечно, даит на психику... но мне кажется, что у моря своя психика, она-то и давит, я это чувствую... а вы считаете, что я ненормальная.
Разговор снова зашел в тупик, но мы уже, к счастью, добрели до города. Лена сказала, что работает завтра с утра и хочет выспаться. Мы проводили ее, и по пути домой Юлий, против обыкновения, не произнес ни слова. Только уже за калиткой, перед тем, как уйти на свою половину, он вдруг спросил:
– - Скажите, а вы уверены, что в море нет ничего такого?
– - Вы же образованный человек, Юлий, -- укорил я его.
– - Жалко, -- сказал он серьезно, -- спокойной ночи.
6
Я сидел у окна и курил. В саду начиналась ночь, под деревьями уже стемнело, а на улице был еще вечер. Густая дорожная пыль, успокоившись в сумерках, легла вдоль следов колес мягкими серыми валиками, в домах напротив загорались огни, и между крышами светилась сиреневая лента заката.
Соломенное кресло при каждом моем движении поскрипывало, и мне слышались в этих звуках однообразные успокоительные интонации: ничего... ничего... ничего... Как тихо в доме... Юлий, наверное, спит. Или вот так же сидит у окна. Хотя, ему-то зачем. У него все спокойно и благополучно. Все и всегда благополучно... У меня тоже было спокойно, тоже благополучно. До вчерашнего дня. Да и вчера ведь почти ничего не было. Ничего еще не было, и все равно меня зацепили, как рыбу крючком зацепили, и тянут уже из моего пруда, из моего покоя. И нет тут ничьего умысла -- не Наталия же... Система случайностей... Но от этого спокойнее не становится...
Вот я сижу, жду ее -- а что в том проку? Что я скажу ей? Она слышала это уже много раз, от разных мужчин, и от старых знакомых, и от случайных, таких, как я. Ее просто стошнит!.. И вернутся они усталые, может быть раздраженные, даже наверняка раздраженные. У них тоже не все просто, странные отношения у нее сДимой... И еще их свихнувшийся пес, не поймать им его. Нелепая какая идея, гоняться в степи за сумасшедшей собакой... она сама бегает не хуже автомобиля...
Вдалеке в неподвижность улицы вторглось движущееся пятно. До чего смешная походка... гуттаперчевая... и руки болтаются, как два резиновых шланга.
Да, странные у них отношения. Интимные и отчужденные сразу. Понимают с полуслова друг друга, и совершенно чужие... И как она странно сказала -- мне казалось, у меня двое детей. Не кажется, а казалось...
Человек со смешной походкой остановился у нашей калитки и разглядывал окна; я отодвинулся вглубь комнаты, не желая становиться предметом его исследования. Высокий, нескладный, вблизи он напоминал гигантскую пневматическую игрушку; лицо, слишком большое даже для его рослой фигуры, казалось эластичною маской, наполненной жидкостью и если в нем, не дай бог, испортится клапан, то все пропало -- выльется изнутри вода, сморщится кожа лица, закроются щелочки глаз, и весь он складками осядет на землю, как пустой водолазный скафандр.
Словно сознавая свою уязвимость плохо сделанной надувной игрушки, он вел себя предельно осторожно. Несколько раз он протягивал руку к запору калитки и отводил ее снова назад, а когда решился войти, отворил калитку ровно настолько, чтобы в нее протиснуться, но зато пролез сквозь нее не спеша и уверенно -- с медлительным спокойствием гусеницы, тщательно ощупавшей кромку листа, прежде чем вползти на него.
Он постучал в мою дверь, и когда я открыл ему, приветствовал меня громко и радостно, и почему-то в третьем лице:
– - Ага! Наконец! Вот он и дома!
– - от улыбки его лицо раздалось вширь и стало занимать еще больше места.
– - Он курит, и много курит!
– - он шумно понюхал воздух и, сделав паузу, сбавил громкость: -- Извините, что я провинциально и запросто! Третий раз захожу, а вас нет все и нет, -- он сделал еще одну паузу, как будто ему трудно было говорить, -- мне бы от вас пару слов! Интервью, как говорится. Я из газеты, редактор!
– - Садитесь, пожалуйста, -- пригласил я; он был такой несуразный, что я никак не мог решить, приятен он мне или неприятен.