Кошачья Свара. Мадрид, 1936

Мендоса Эдуардо

Некоторые из членов Фаланги приближались, чтобы посовещаться с Вождем. Хосе-Антонио представлял их, а англичанин тщетно пытался удержать в памяти имя каждого. Хотя все говорили краткими фразами, подражая решительной и четкой речи военных, их произношение, словарный запас и манеры выдавали происхождение из высших социальных кругов и значительный уровень образованности.

Тем, кто занимал ответственные должности, было около тридцати, как Хосе-Антонио; все остальные же были очень молодыми, возможно, студентами. Поэтому первоначальная нервозность англичанина уступила место определенному чувству комфорта, подпитываемому проявлениями симпатии, которую со всех сторон ему выказывали. Возможно, они считали его сторонником своей идеологии, и раз уж сам Вождь его пригласил, и Энтони, понимая свое положение,

не чувствовал нужды возражать. Если его спрашивали о Британском союзе фашистов, он ограничивался словами, что не имел случая лично познакомиться с Освальдом Мозли, и бормотал что-то расплывчатое, выглядевшее убедительным благодаря его положению иностранца.

Через некоторое время Хосе-Антонио, не теряя сердечного и дружелюбного расположения духа, но уже ощутимо проявляя нетерпение, сухо прервал череду разговоров, призвал всех не бросать работу и не терять веру в общее дело, осуществление которого неминуемо, и, взяв Энтони под руку, сказал:

– Лучше пойдем, а то никогда не уйдем отсюда.

Повысив голос, он спросил своего брата, не хочет ли тот с ними поужинать. Мигель Примо де Ривера извинился, сославшись на незаконченные дела. Энтони подумал, что, возможно, сознательно или подсознательно, тот сторонился появляться на людях в компании старшего брата, чтобы подавляющая личность первенца, более красивого и блистательного, не оставляла его в тени. Было вполне естественно, что Мигель преклонялся перед Хосе-Антонио, но при этом не хотел давать повода для сравнений, которые были бы не в его пользу.

Предложение было адресовано Мигелю, но поведение Хосе-Антонио предполагало приглашение любого из присутствующих, так что к группе присоединился Раймундо Фернандес Куэста и еще один худощавый замкнутый человек, круглые очки с толстыми стеклами лишали его внешность всякой мужественности. Рафаэль Санчес Масас был скорее интеллектуалом, чем человеком действия, несмотря на то, что являлся, как объяснил англичанину Хосе-Антонио, пока они выходили, одним из основателей Испанской Фаланги и членом ее совета. Именно он придумал девиз, который теперь повторяли все: "Вставай, Испания!". У Энтони он сразу вызвал симпатию.

Все четверо и два телохранителя втиснулись в желтый "Шевроле" Хосе-Антонио и поехали в баскийский ресторан под названием "Амая", находящийся на улице Сан-Херонимо. При входе официант поприветствовал их, вскинув руку.

– Не обращай на него внимания, - засмеялся Хосе-Антонио, с легкостью перейдя на "ты", - если бы вошел сам Ларго Кабальеро [15] , он бы и его поприветствовал поднятым кулаком. Здесь хорошо кормят, и это главное.

Им подали обильный и сытный ужин и немерено вина. Хосе-Антонио ел с аппетитом, и через некоторое все оживились, включая Энтони, который вздохнул с облегчением, оказавшись на нейтральной территории. Он уже не считал себя обязанным скрывать собственные взгляды. Кроме того, Хосе-Антонио беспрестанно выказывал ему свое расположение, а остальные следовали его примеру, если не сердечно, то с уважением. Уплетая яичницу с перцем, Вождь сказал:

15

Франсиско Ларго Кабальеро (1869-1946) - испанский политик-синдикалист, глава Испанской социалистической рабочей партии (ИСРП) и Всеобщего союза трудящихся после смерти их основателя Пабло Иглесиаса. В период Второй республики занимал пост министра труда (1931-1933) и был председателем правительства (1936-1937).

– Надеюсь, Энтони, что вернувшись в Лондон, ты расскажешь обо всём, что видел и слышал, в точности и объективно. Я знаю, что о нас распускают много слухов, и многие судят о нас пристрастно, а не справедливо. Чаще всего те, кто передает эти ложные слухи, действуют не из злого умысла. Испанское правительство не жалеет усилий, чтобы заставить нас замолчать. Таким образом, людям становится известна его точка зрения, а не наша. Наши публикации подвергаются цензуре и конфискуются, а если мы просим разрешения собрать митинг, нам всегда отказывают. Потом, учитывая демократические убеждения, которые говорят о том, что нельзя лишать нас конституционных

прав, в последнюю минуту нам дают разрешения, чтобы не мы не имели времени ни организовать митинг как следует, ни объявить о нем. Но всё равно собирается масса народа, и митинг проходит с успехом, а на следующий день пресса печатает лишь короткую заметку, где смешивается отрицательное мнение о нем редакции и четыре искаженные фразы ораторов. Если случается драка, как это часто бывает, они сообщают об уроне, причиненном другой стороне, а не нам, и неизменно обвиняют в произошедшем нас, словно мы единственные провоцируем насилие, хотя мы - главные жертвы.

– А в последнее время, - вмешался Санчес Масас с печальным выражением лица, - когда партию объявили вне закона, мы и вздохнуть не можем.

Энтони немного подумал и сказал:

– Что ж, если все настроены так враждебно, то на это есть какая-то причина.

За этими словами последовало удивленное молчание. Глаза Санчеса Масаса расширились за стеклами очков, а Раймундо Фернандес Куэста потянулся рукой к пистолету. К счастью, Хосе-Антонио разрядил обстановку звонким взрывом хохота.

– А, знаменитая английская честная игра!
– воскликнул он, хлопнув Энтони по плечу, а потом с прежней серьезностью добавил: - Но ничего подобного, друг мой. С нами дерутся, потому что боятся. А боятся, потому что здравый смысл и История на нашей стороне. Мы - это будущее, а против будущего оружие прошлого бесполезно.

– Именно так, - убежденно заявил Санчес Масас.
– Если здесь и сейчас, связанные и с кляпом во рту, мы не перестаем расти и наш натиск день ото дня всё крепнет, то что произойдет, если наши руки будут свободны?

– Мы сметем все партии в мгновение ока, - заключил Фернандес Куэста.

– Но если вы хотите их уничтожить, - настаивал приободрившийся Энтони, - вполне естественно, что эти партии будут защищаться.

– Это неверный аргумент, - ответил Санчес Масас.
– Мы хотим уничтожить партии, а не людей. Подавить всю фальшь и мракобесие парламентской системы и предложить гражданам возможность присоединиться к великому совместному замыслу.

– Он у них уже есть, - сказал Энтони.

– Нет, - возразил Хосе-Антонио.
– То, что сегодня происходит в Испании, это не замысел, а просто механические действия без души и веры. Либеральное правительство ни во что не верит, даже в себя. Социалисты - просто бандиты, радикалы и мошенники, а Конфедерация независимых правых идет у них на поводу. Учитывая всё это, парламент, который должен принимать законы, опустился до самых мерзких интриг и самых позорных компромиссов. Сегодня испанские Кортесы - это просто безвкусный спектакль, не более. В такой среде любой республиканец - это лишь марионетка в руках разъяренной толпы и жестоких рабочих организаций. Когда придет наше время, мы их посадим.

Произнося эти слова, Хосе-Антонио повысил голос, и в заведении установилась почтительная тишина. Телохранители у двери внимательно изучали посетителей, которые замерли за столами. Хосе-Антонио заметил оказанный его речью эффект и удовлетворенно улыбнулся.

Пыл и убедительность, с которыми он говорил, произвели впечатление на Энтони. Его совершенно не интересовала политика. На последних выборах в Британии по просьбе Кэтрин он голосовал за лейбористов, а перед тем - за консерваторов, чтобы угодить тестю, в обоих случаях он и понятия не имел ни о кандидатах, ни о программах соответствующих партий.

Воспитанный на принципах либерализма, Энтони считал эту систему хорошей, пока она не показала свою неэффективность, и не чувствовал склонности ни к какой другой политической системе. Во время учебы в Кембридже он инстинктивно отверг идеи марксизма, так популярные у студентов. Он считал Муссолини шарлатаном, хотя и признавал, что ему удалось внедрить в итальянском народе дисциплину. Напротив, Гитлер вызывал у него отвращение, не столько из-за идеологии, которую он считал скорее просто набором высокопарных слов, сколько из-за угрозы, которую несло его бахвальство для Европы: в промежутке между 1914 и 1918 годами он был еще слишком молод, чтобы попасть в армию, но собственными глазами видел последствия войны и понимал, что сегодня соперничающие в той мясорубке страны неизбежно ведут мир к повторению этого безумия.