Кошки ходят поперек
Шрифт:
Мать достала платок, принялась утирать слезы. В этот момент, видимо, я должен был раскаяться до глубины души и припасть, но я не раскаялся и не припал. Мать завершила мелиорационные мероприятия и продолжила:
– У тебя же были друзья, Женя! Хорошие ребята. Интересные такие. Этот... Носов...
– Носов сволочь, – сказал я. – Настоящая сволочь. Предатель. Тварь...
– Ты посмотри, с кем связался, – мать не услышала меня, пошла по второму кругу, – с кем? Один... я не знаю даже, какой-то убогий, ненарошненький какой-то. У него даже на лице... Ну, он ладно, он еще хоть как-то учится, а эта... эта...
– Ее зовут Лара, – сказал я. Хотя мне лучше было бы все-таки молчать. Молчание – оно золото, правы были древние мудрецы.
– Лара... – охнула мать. – Ну да...
Она достала из кармана брюк бумагу, сложенную в несколько. Развернула. Это был тот самый портрет, который Шнобель нарисовал.
– Красота, – сказала мать.
И быстро, с яростью разорвала на четыре части.
Я хотел прыгнуть, но удержался. Все равно это был уже не мой портрет. Его уже видели и даже трогали.
Мать привела рисунок к состоянию невосстановимости и спрятала обрывки в карман.
– Она вообще неизвестно кто! – фыркнула родительница. – Приблудная. Больше чем уверена, это она все это придумала. Этот поход. Эти леса... чего в лесу весной делать?!
– Майских жуков собирать, – огрызнулся я.
– Каких еще жуков?
– Черноморов и красноморов. И еще золотых.
– Тоже мне, дети, – хмыкнула мать. – Детишечки. Какие жуки? Зачем кому-то жуки? Что ты мне врешь? Такие лопухи, как вы с этим Гобзиковым...
– Он Егор, – поправил я. – А Носов сволочь...
– Такие лопухи не могли этого придумать! Отправиться искать старый самолет... Вы же могли подорваться на минах!
Это я дурак в очередной раз. Пока ехали с отцом от психушки до дому, я сболтнул. Старый не баран, его сказочкой про жуков пробить тяжело, я ему сказал, что мы хотели старый самолет найти. Будто бы здесь лежит сбитый самолет. Глупо. Но правду все равно никак не сказать.
– Да нет там никаких мин... – буркнул я. – И вообще там нет ничего, мы ошиблись.
– Теперь уже все равно. – Мать приняла строгий вид. – Я уже звонила в Лицей и попросила принять меры. Самые строгие.
– Зачем?! – вскочил я. – Зачем ты это сделала?! Это же не она! Это я сам настоял, чтобы мы туда поехали!
– Вот и хорошо, – улыбнулась мать. – Теперь никуда не поедете. Ваш завуч обещала все уладить. Эту вашу красавицу переведут в Кадетский корпус...
– Я же говорю, она ни в чем не виновата! – крикнул я.
– Это уж не тебе решать! Мы позаботимся...
Я принялся искать носки. Сосредоточенно, очень сосредоточенно искать носки. И, пожалуй, с сосредоточенностью я перегнул.
– Ты куда? – Мать принялась медленно пятиться к двери.
– Туда, – ответил я.
И сделал резкий рывок. Мать перегородила дорогу, годы большого тенниса, рука тверда.
– Я понимаю, у тебя нервный срыв, – строго сказала мать. – Я позвонила, поговорила с одной женщиной, она согласна взять тебя на лето...
– В психушку меня собрались законопатить?! – усмехнулся я.
Что-то слишком много стало психушек в моей несчастной жизни. Так, наверное, и бывает в странное время.
– Какую психушку, Женя? Это небольшой пансион в Прибалтике...
– Ну вы и... – Мне не хотелось говорить матери то, что я о ней думал.
– Спокойно, спокойно. – Мать допятилась до двери и теперь нащупывала ручку. – Тебе надо отдохнуть.
– Да... – Я послушно сел на кровать.
Мать вышла, щелкнула замком.
Погано мне было. Сначала хотел рвануть через окно, потом лег на кровать.
И лежал до вечера.
Вечером снова пришел старый. Старый сел в кресло, закурил, стал выпускать дым через щель в форточке.
Он не ругался и дышал спокойно. Я понял, что сейчас пойдет душеспасительная беседа. За подобные беседы старый брался редко, но получались они у него всегда хорошо. Старый был все-таки юристом, и если пускался в спор, то никогда его почти не проигрывал. Поскольку всегда имел доказательства своей правоты. Доказательства, как правило, письменные, в двух экземплярах, заверенные нотариально, с печатями, с золотыми обрезами. И сейчас вот тоже запасся – под мышкой папка юридического формата, пятнистая, кожи крокодила или, может быть, даже питона, кто его знает?
Старый докурил, нехарактерно затушил бычок о европодоконник, затем стал вытаскивать из папки бумаги. Некоторые в файлах, некоторые без файлов, те и другие с бумажным уважением.
Затем началась бомбардировка.
– В десять лет я влюбился первый раз, – сказал старый. – Ее звали Элей, она жила в соседнем доме. Мы дружили месяца два, не меньше. Это было здорово.
Какой неловкий ход, подумал я. Специально все принизить. Сравнить со своей первоклашечной любовью тридцатилетней давности. Таким ужимкам наверняка учат на юридическом факультете.
– Я слышал, что говорила мать, – сказал старый. – Я считаю, что она не права. Я не знаком с Ларисой, но я знаю, что ты не дурак. Не дурак. И ты бы не выбрал... ты бы не выбрал плохого. Плохого друга, плохую подругу. Я думаю, что Лариса хорошая девочка. Хорошая...
Старый снова вытащил сигарету.
– Помнишь тогда, в классе... Когда вы голосовали по поводу Егора, ну, хотели его тогда назначить виноватым?
Мне не очень хотелось это вспоминать, противно было.
– Она тогда проголосовала против. Человек, который умеет голосовать против... Такой человек дорого стоит. Не каждый может против...