Кошки ходят поперек
Шрифт:
– Нет.
– А ты?
– Я не передумал.
– Тогда через два часа на вокзале.
Некоторое время в трубке была тишина, затем Лара спросила:
– Никаких ведь проблем?
– Абсолютно.
Я отключился и побежал собирать вещи.
Я не волновался. Вернее, волновался. Думал, что, если я не вернусь к вечеру воскресенья, старый устроит грандиозный скандал, явит мне чудеса выкидывания в окно, ну, или еще что-то с угрозами для жизни продемонстрирует.
Чтобы хоть как-то облегчить свое будущее, я оставил записку. Сообщал, что отправляюсь в поход. На три дня. Пятница, суббота, воскресенье. Буду тешить манию Гобзикова, буду знакомиться с Ларой. Может, в крайнем форс-мажоре, задержусь на четвертый день. Я раньше никогда никуда не уходил надолго, но я ведь был уже большим мальчиком, я мог позволить себе некоторые вольности. К тому же я пообещал, что обязательно вернусь к понедельнику, и просил не беспокоиться попусту и уж тем более меня не искать.
С Ларой и Гобзиковым мы встретились на вокзале, купили билеты на электричку, купили у вокзальной бабушки пирожков с картошкой, сока и несколько бутылок воды. Устроились в вагоне. Меньше часа на электричке, маленькая станция, деревянный вокзал. Название отсутствует – лишь невыгоревший прямоугольник на коричневой краске. Станция Нигде.
И даже не станция – поселения вокруг вокзала не было, ржавая водокачка и еще речка, она блестела невдалеке. Мы сразу пошагали в ее сторону.
Пообедали на берегу. Я дома захватил копченую колбасу, консервы из кролика, кучу шоколадок, Лара взяла концентраты супов, хорошую тушенку, сухари, чай, три алюминиевых кружки, чайник, два килограмма крупы. Гобзиков взял лук, картошку, хлеб и банку дорогого кофе. Мы перекусили колбасой, выпили кофе, затем отправились в путь. Шагали через лес, вдоль берега, снова через лес, я в конце концов запутался окончательно и уже не следил за дорогой. Лара следила, она шла, сверяясь с собственноручно нарисованной картой, даже скорее с планом, иногда с компасом, а иногда с солнцем. Гобзиков плелся позади. Вообще он должен был испытывать небывалый душевный подъем, но как-то этого по нему не было видно. Мне тоже говорить как-то не хотелось, почти весь день мы молчали. Нет, мы, конечно, разговаривали, но все о разной ерунде.
Часам к восьми мы (во всяком случае, я и Гобзиков) здорово устали и остановились на берегу. Лара сварила суп, мы ели его из кружек со сладкими сухарями, и это было очень вкусно. Потом мы натаскали дров и устроились в спальниках, которые Лара позаимствовала у Панченко. Я с Гобзиковым на толстых пенопластовых ковриках, по-простому, как собаки, а Лара благородно – достала старый надувной матрас, видимо, тоже из запасов бывалой экстремалки Панченко, и принялась его надувать. Надувала долго и муторно, так что даже очки чуть не соскочили от напряжения. Я предложил было свою помощь, но Лара сказала, что матрас каждый надувает себе сам, это слишком интимный процесс.
Вообще-то я думал, что мы померзнем – все-таки апрель, земля еще вообще не прогрелась, но холодно не было – спальники Натальи Константиновны Панченко были рассчитаны чуть ли не на полярные экспедиции, да и пенопластовые коврики тоже в кирпич толщиной. Так что комфорт наличествовал. И я планировал о чем-нибудь перед сном поболтать, но не получилось, почти сразу мы уснули.
Утром было все как обычно, я обнаружил только, что не захватил зубную пасту и щетку. Это меня несколько смутило, однако Лара выручила – сказала, что можно чистить зубы молодыми побегами елки – и чистка, и от цинги здорово помогает.
Я попробовал, и цинга сразу же отступила. Завтракать мы не стали, чтобы время не терять, отправились на поиски. И к обеду этот гадлоид Гобзиков умудрился натереть ногу. Я думал, что на этом наш великий поход закончится, но Лара сказала, что эта потертость – сплошная ерунда. Она отыскала и выдрала из земли корень прошлогоднего лопуха, помыла, растерла в кашу и приложила к мозолям Гобзикова. Мозоли Гобзикова возликовали, короче, передвигаться Гобзиков смог.
Мы бродили по голым полям и разным там весенним перелескам, и этому не видно было конца. Лара сверялась с картой, но мне постепенно начинало казаться, что это она просто так сверяется, для виду. Я был уверен, что мы заблудились, и меня это как-то радовало. А Гобзикова не радовало, он как-то психушничал, может, это из-за ноги. Он психовал и психовал, так что я даже не утерпел.
– Егор, ты чего нервничаешь? – спросил я. – Чего так? Дома сложности?
– Не... Просто... ну, не знаю... Места много...
– Не бойся, Егор. Ты не должен бояться, человек не должен бояться просторов своей Родины! Неужели генетическая память ничего тебе не подсказывает? Неужели ты не чувствуешь корней? Березки, русское поле, ну и вообще?
– Да я вообще-то... Мы не местные... Мы в Донецке раньше жили, ну еще совсем давно. А дед, перед тем как на войну уйти, бабке велел обязательно сюда переселиться. В этот город. Мать моя уехать все хочет, ей как-то здесь не по себе, а отец не хотел... Я так думаю, что он...
– Все с тобой понятно, – перебил я. – Ты, кажется, не совсем патриот. Лично я, когда вижу «Бериозку», прямо... ноги меня прямо сами к ней несут.
– Какая еще березка? – спросила Лара.
– Вам не понять. Вы вообще космополиты безродные, граждане мира, внутренние эмигранты. Вот что такое эта Страна Мечты, как не внутренняя эмиграция?
– Все совсем не так... – почти в один голос сказали Гобзиков и Лара.
– Не волнуйтесь, – перебил их я. – Я сам внутренний эмигрант. В том году проводили психологическое исследование, мне сказали, что я страшный интроверт. С таким диагнозом в летчики не берут. И вообще, может, мы уже там?
– Где? – не понял Гобзиков.
– Где-где, в Стране Мечты. Тут что-то уж совсем пустынно, в нашем мире так пустынно не бывает, везде какая-нибудь сволочь с волынкой ошивается...
– Упадок просто... – как-то неуверенно сказал Гобзиков. – В нашем мире упадок...
Упадок. За два дня мы не встретили ни одного человека и даже деревни и то ни одной не встретили. Это не упадок, это Конец Света. Только серые поля и узкие полосы хвойного леса. Причем поля все были с агротехнической точки зрения вполне запущенные, не наблюдалось ни комбайнов, ни сеялок, ни веялок, ни другой какой полезной техники, только сухая некошеная трава.
– Это не упадок, – сказала Лара. – Это так и должно быть. Люди сторонятся таких мест. Мест перехода. Люди, животные многие. Они чувствуют присутствие других.
– В Америке целые города пустые есть, – вспомнил Гобзиков. – И никого...
– Они не пустые, в них вампиры просто живут, – уточнил я. – Днем они спят, а вечером набрасываются на водителей грузовиков. В Америке каждый год пропадает полмиллиона человек. Из-за кого это, если не из-за вампиров? А?
И я кровожадно подмигнул Гобзикову.
– Ты думаешь, для чего мы тебя с собой прихватили? – продолжал я. – Все просто. Я на самом деле не Женя Кокосов, я Борго Ставрос-Эстерхази, внучатый племянник того, о котором ты сейчас подумал! А она...
Я указал на Лару.
– Она Ламия Тодеску, ее отец был заместителем председателя «Секьюритате» [9] ... Ламия, ты чего больше любишь?
– Печень, – ответила Лара. – В ней сосредоточена душа.
– А я сердце. В нем железа много.
Лара хихикнула.
9
Тайная полиция в Румынии времен правителя Чаушеску.