Кошки-мышки

Объяснительная записка Дмитрия Глуховского.

Есть в числе «три» какая-то гармония. Троица, Троя, русская тройка, «ноль-три»… В мифах, в религии, в реальной жизни — от этого числа веет необъяснимым волшебством. Оно самодостаточно — потому что содержит в себе самое главное — начало, продолжение и конец, оно неколебимо, потому что на трех своих составных частях зиждется как на трех точках опоры. Тренога, третий срок, трояк в школе — как последняя надежда на выживание… Трилогия.

Любой фильм делится — по законам театральной драмы, сформулированным древними греками, — на три акта. Завязка, кульминация, развязка. Те же части есть и в романах. И когда история слишком эпична, слишком велика, чтобы уместиться

Андрей Дьяков, Сергей Антонов, Андрей Буторин, Дж. P. P. Толкиен, Денис Шабалов… Все они мыслят трилогиями. И Анна Калинкина отныне присоединяется к сей достославной плеяде.

Третья часть позволяет поставить точку в истории. Третья часть нужна, чтобы исправить ошибки молодости, допущенные в первых двух. Чтобы учесть пожелания читателей и чтобы уесть критиков. Чтобы самим уже утомиться от своих героев и читателей ими утомить. Чтобы завершить конструкцию, придав ей искомую самодостаточность и стабильность. И кстати, трилогии лучше смотрятся на книжной полке, хотя кого это интересует в век пиратских электронных библиотек.

В общем, любого желающего написать трилогию во «Вселенную Метро 2033» мы всячески привечаем, потому что мы — за космическую гармонию двумя руками. Даже тремя.

Я серьезно. А насколько серьезно, вы можете узнать на сайте Metro2035.ru

Привет.

Женщина стояла, стараясь не шевелиться. Дуло пистолета упиралось ей в затылок.

— Ты пойдешь с нами. Ты хорошо меня поняла?

— Да, — выдохнула она почти беззвучно.

— Не слышу.

— Да, — повторила она громче. Обстановка не располагала к спорам. Вот дрогнет палец этого психа на спусковом крючке — и все кончено. Не то чтоб она так уж держалась за жизнь, но все же обидно погибать по глупости.

Пожилой мужчина в камуфляже, чуть помедлив, опустил пистолет. Она, не глядя на него, потерла затылок в том месте, где все еще ощущала прикосновение металла.

Ничего. Она еще расквитается с ним потом. Не стоило ему так себя вести.

И что самое противное — никто из обитателей станции Фрунзенская внимания на эту сцену не обращал. Исхудавшие люди в потрепанной военной форме проходили мимо, словно такие разборки были для них в порядке вещей. Делали вид, что ничего не замечают, предпочитали не вмешиваться. Поблизости, правда, крутился какой-то шустрый тип, но вряд ли за тем, чтобы вступиться за нее.

Впрочем, она давно уже не ждала от людей ничего хорошего. Здешние жители увешали свою станцию красными флагами, как это в обычае на всей Красной Линии. Издали это еще могло произвести впечатление, но вблизи становилось заметно, что полотнища ветхие и выцветшие, стены потрескались, а у жителей станции изможденные лица. Хотя за чистотой следят, этого у них не отнимешь.

Чуяло ее сердце — не надо было связываться с этим заданием. Но заплатить обещали хорошо. И на первый взгляд, трудностей ничто не предвещало…

Она была тогда на Парке Культуры и как раз искала работу. Бродила по станции, щурясь от чересчур яркого для нее света. Серые массивные колонны, оттертые дочиста, невыносимо блестели. «Зачем только их так надраивают?» — думала она. Ей по вкусу был полумрак.

На Ганзу — содружество торговых станций Кольцевой линии — попасть мог не каждый, но у нее были сталкерские «корочки» на имя Катерины Тишковой. По такой ксиве беспрепятственно пропускали всюду — и на Ганзу, и в Полис, и в Рейх, и на Красную Линию. На практике часовые всегда могли к чему-нибудь придраться, но тут уж как повезет. Ей чаще везло. Она научилась держаться уверенно, чтобы не вызывать лишних подозрений, а в случае непредвиденных осложнений дополнительным аргументом служила пригоршня патронов. Обычно часовые охотно брали мзду — они не знали, что кое-кто готов был заплатить за ее голову в сотни раз дороже. А если кто и узнал потом, то, наверное, надолго лишился сна.

Разумеется, имя и фамилию она придумала, но кого это волновало? Если очень хорошо заплатить, лишних вопросов тебе обычно не задают. А она могла себе это позволить: ее работа была опасной и потому оплачивалась неплохо. Вот только иной раз приходилось перебиваться случайными заработками от одного выгодного задания до другого.

Интересно, кто этому седому посоветовал обратиться именно к ней? Она разглядывала разложенные на лотке у торговца ножи, когда тот подошел и встал рядом. Она оглянулась и решила, что он ей не очень нравится. Лицо в морщинах, водянистые серые глаза, щеточка усов. Зато взгляд такой, как будто он тут самый главный. Не любила она таких. Отвернулась было, но он тронул ее за локоть:

— Отойдем-ка. Дело есть.

— Какие у тебя ко мне дела могут быть? — буркнула она.

— Значит, меня неправильно информировали, и подзаработать ты не хочешь?

— Смотря как.

— Пойдем, потолкуем. Ничего особенного делать не придется, проведешь нас кое-куда. А за ценой не постоим.

И она пошла за ним, понимая, что здесь, возле навострившего уши торговца, он ничего ей больше не скажет. Подумаешь, какие секреты!

— Куда провести-то надо? — спросила она опять, когда они остановились подальше от людей.

Седой огляделся по сторонам и, понизив голос, спросил:

— А не проболтаешься?

— Не бойся, я молчать умею.

Он торопливо написал что-то огрызком карандаша на клочке бумаги, показал ей. Потом тут же изорвал бумагу на мелкие кусочки.

«Точно псих», — подумала она. — Впрочем, здесь большинство безумцев рано или поздно свихивается на Изумрудном Городе. И особенно с Красной Линии почему-то. А седой с Красной линии — это и к гадалке ходить не надо.

Они все думают почему-то, что в Изумрудном Городе, в подземельях легендарного Университета, до сих пор обитают ученые. Что там совсем иначе, чем в метро, — у людей в избытке электроэнергия, тепло и свет, вдоволь нормальной еды. Что они могут себе позволить не думать о бытовых трудностях, а продолжать заниматься наукой. Жить полной жизнью, а не влачить жалкое существование, как здесь. В метро ведь только на Ганзе, на кольце, жизнь еще более-менее сносная. Ну, может, еще в Полисе, где обитают военные-кшатрии и брамины из Великой библиотеки. А на Красной Линии, говорят, многие впроголодь живут, на голом энтузиазме.

Впрочем, какое ей дело до чужих заскоков, — лишь бы платили. На Изумрудном Городе она уже неплохо заработала. Правда, из последней экспедиции кроме нее вернулся лишь один человек — а выходило их шестеро. Но она же не виновата, что они не умеют вести себя на поверхности. Она честно предупреждала — путь опасный. И тогда они подобрались к загадочному дворцу куда ближе, чем ей раньше случалось. Сначала по старой, разбитой дороге от Киевской топали чуть ли не полночи. Еще когда только вышли на вокзальную площадь, где до сих пор стояло несколько огромных заржавевших автобусов, а один валялся опрокинутый, — она сразу предупредила, что место нехорошее. Справа — остатки вокзала, по левую сторону — река. За спиной — полуразрушенный комплекс торговый, давным-давно разграбленный. Все полезное оттуда давно уже вынесли и по нескольку раз перепродать успели. За рекой — дворец-высотка. По слухам, там не только вичухи теперь живут, а кое-кто и похуже. Старые люди говорили, что Изумрудный Город тоже на тот дворец похож. Только непонятно, с чего они взяли, что именно там кто-то живой остался? Ну да это не ее дело, главное, чтоб платили. В общем, она к себе прислушалась, — и внутренний голос подсказал, что река, конечно, плохо, но вокзал — еще хуже. Вот и повела она своих подопечных вдоль реки, стараясь, впрочем, не приближаться к берегу. Сначала по правую руку дома разрушенные попадались, а когда обвалившийся мост миновали — не стеклянный, а следующий, обычный — углубились в джунгли. И лишь старая полузаросшая разбитая дорога пролегала сквозь них — и то приходилось постоянно через деревья упавшие перелезать или ржавые остовы машин обходить. Но они много сумели пройти. Чем дальше продвигались, тем выше был склон по правую руку, поросший буйным лесом. Такие звуки иной раз доносились оттуда, что даже ей не по себе становилось. А спутники ее — ничего, держались. Видно было, конечно, что трусят очень, но старались виду не показывать. Как что услышат — остановятся на минутку, потом машут ей — мол, пошли дальше.