Кошки-мышки
Шрифт:
— А ты слышал про подземный ход под рекой? — говорит, не удержавшись, Кошка.
— А-а, вот ты о чем! — Вотан глядит — словно мысли ее читает. — Боишься, что однажды они наведаются к нам? И настанет судный день, и живые позавидуют мертвым? Может и так, почему бы и нет? Я бы на их месте — пришел.
Кошка бледнеет. И вдруг Вотан разражается хохотом.
— Ой, киса! Видала б ты сейчас свою моську! Наплел я тебе с три короба, а ты и поверила?
Она пристально глядит на егеря. В его единственном глазу снова искрится веселье. Как будто и не он только что рассказывал ей все это. Но Кошка чует — от него исходит страх.
К Вотану подсаживается
— Не угостишь, красавчик?
— Уйди, чувырла! — орет егерь. — А то от твоей красоты ненаглядной у меня сейчас последний аппетит пропадет. Я еще не настолько пьян, чтоб на тебя позариться!
Он смотрит в свою плошку, где дымится что-то непонятное. Брезгливо нюхает, потом подвигает к женщине.
— А впрочем, можешь стрескать мой ужин! — орет он на всю закусочную. — Хозяин, небось, раскопал чью-то могилу, чтоб нас попотчевать сегодня. Чье это мясо?
— Обижаешь, — доносится из угла. — Отборная свинина…
— Знаю я, у кого ты ее отбирал. У бродячего пса, небось? То, что на Ганзе не доели, тебе мешками привозят, а ты этой дрянью сталкеров кормишь! Сколько раз зарекался ходить в твою тошниловку!
— И вовсе обидно такую напраслину слышать, — бурчит хозяин, но Вотан уже не обращает на него внимания.
— Песню! — ревет он. — Что за веселье без песни?!
Кошка притворяется, словно ей тоже весело, и затягивает «Ушел наверх и не вернулся».
— Да не эту, — кривится Вотан, — не то настроение. Другую давай!
И он заводит боевую «Череп проломлен, пробита броня», а его спутники дружно подхватывают. Закончив эту, они без передышки начинают другую, про охоту на мутантов:
И как она, бедняжка, ни орала, Но руку ей отъели до локтя.Кошка слышала, будто бы песня написана под впечатлением реального происшествия на Пролетарском полигоне, после которого женщин туда старались не пускать.
— А теперь про мутанта давай! — орет Вотан, как только песня закончилась. — Про того, четырехглазого!
Эту песню знали многие, и чуть ли не половина посетителей «Трех потронов» подхватывает:
Я по городу гуляю, на развалины гляжу И застывшие трамваи стороною обхожу, Вдруг ужасного мутанта вижу я издалека — У него четыре глаза и всего одна рука.В какой-то момент Кошка поддается всеобщему веселью и начинает тихонько подпевать:
Рассмотрев его поближе, удивился я вдвойне — У него четыре глаза и желудок на спине. И с какого перепуга создал бог такую страсть? У него четыре глаза, он готовится напасть!— Вот теперь я тебя узнаю, девочка моя! — восторженно орет Вотан. — Вот это по-нашему, киса!
И он во весь голос выводит, отбивая такт ладонями по трещащей столешнице:
Я подумал: «Вот зараза!» Сердце сжалось от тоски! У него четыре глаза и огромные клыки!И тут до Кошки доходит. Раньше он звал ее Катей, Катериной, Кэт. Мог Кримхильдой назвать под настроение. А кисой — не называл.
Впрочем, может, он просто расчувствовался? И «киса» вовсе не означает, что теперь ему известно ее настоящее прозвище. Может, это просто единственное ласковое словечко, которое пришло на ум этому суровому головорезу?
Но почему тогда, при встрече, он назвал ее Муркой? Или это ей померещилось?
Кажется, брага ударила Вотану в голову как следует. Он прекращает петь, шикает на Сигурда, который предлагает еще что-то «побоевитее» и пристально смотрит на Кошку единственным глазом.
— Слыхал я одну историю, — начинает он, — будто весь Китай-город подняли по тревоге, чтобы найти одну сталкершу. Особые приметы — изуродованное ухо и шрам на месте шестого пальца. И даже награду за нее обещали. За живую или мертвую.
— И что ты собираешься делать? — спрашивает она, сверля его взглядом и нащупывая под столом нож. — Выдашь меня?
— Э-э, да как тебе сказать? С одной стороны, объявленная награда не стоит того, чтобы я за нее даже почесался. Мы, егеря, за один удачный рейд втрое больше имеем. А рейды у нас, не считая последнего, — тьфу-тьфу! Так что пусть братки засунут эти три рожка себе… кое-куда.
— Получается…
— Да ни хрена не получается! — перебивает ее Вотан. — Киса моя, я же сказал: «с одной стороны». А если есть одна, то есть и другая, смекаешь?
Кошка молча кивает.
— Так вот, если эти быки китайгородские поймут, что за такие гроши серьезные люди не работают, и предложат серьезную же премию, мои слабые нервы могут не выдержать. И я буду первым претендентом. А знаешь, что с тобой сделают на Китае? Будут убивать долго и мучительно. Они, знаешь ли, на тебя порядком сердиты. Или продадут на полигон — помнишь наш полигон на Пролетарской? Я не раз поставлял туда дичь, но мне бы не хотелось, чтобы очередной дичью стала ты. Думаю, тебе это тоже вряд ли понравится. Ведь на полигоне, киса моя, все зависит от того, с какой стороны ты окажешься. Стрелком будешь, или мишенью! — и он хохочет, словно радуясь удачной шутке. — Так что делай ноги, киса моя, рви когти, пока старый Вотан не поддался искушению подзаработать. Беги, киса, беги и прячься понадежней… — он перегибается через липкий пластиковый стол, на котором валяются объедки, протягивая к ней руку. Кошка напрягается, готовая бить насмерть, но егерь лишь ласково треплет ее по щеке. — Сделай так, чтоб я тебя не нашел, очень тебя прошу. У тебя получится, я знаю. Надо очень сильно постараться — и все получится…
Кошка вспоминает полигон на Пролетарской. Длинный зал, голые бетонные стены, все в выбоинах. Возле колонн — двухъярусные помосты, затянутые металлической сеткой. Там располагались в относительной безопасности охотники — а пойманных наверху мутантов, ослабевших от ран и от голода, выгоняли на них егеря. На полу — разводы засохшей крови, их даже не успевали отмывать толком. Забава для богатых охотников со всего метро. Впрочем, говорили, что и на Черкизоне есть что-то подобное.
«Вот гад! — думает она. — Но ведь он меня спас, вместо того, чтобы дать тварям с поверхности прикончить — тогда бы он смог спокойно отнести на Китай-город мою голову. Хотя меня могли съесть целиком, и нести было бы нечего. Кстати, и потом, пока я была в беспамятстве, никто не мешал ему выдать меня — живьем. Но Вотан не сделал этого. А теперь, кажется, и вправду лучше уносить побыстрее ноги, пока он не передумал».