Кошмар во сне и наяву
Шрифт:
– Не помню, век воли не видать! – кивнула раненая (Альбина, умаявшись тасовать прилагательные, глаголы и местоимения из рода в род, решила все-таки принять за основу женский). – Они мне: каковы, мол, отношения с Рогачевым, как попала на его квартиру и кто в него стрелял? А я ни бэ, ни мэ! По идее, что-то ведь должно шевельнуться в мозгах, если его на мне чуть ли не без штанов нашли, а меня под ним, как говорят, и вовсе… – Она махнула рукой. – Ни-че-го! Ничегошеньки! Показали мне его фотографию – опять же абсолютный нуль. И вот сейчас лежу, мозги тасую, выжимаю, наизнанку выворачиваю – а ни капли информации. Кошмар прямо! Единственное, что помню, – какую-то девочку в белой шубке. Стоит, сапожком снег ковыряет… лет семи девочка. Глазки такие светленькие. И волосики светленькие, кудельками из-под шапки…
Шепот стал бессвязен и неразличим, а потом и вовсе стих. Больная замерла с закрытыми глазами, слабо перебирая простынку крупной красивой рукой. На среднем пальце мерцал перстень – массивная печатка. Об этой печатке Альбина тоже была наслышана от тетушки. Дескать, перстень красоты и ценности невиданной, с рельефной платиновой вставкой. Милиция будто бы пыталась снять его – в целях, так сказать, пущей сохранности личного имущества потерпевшей, – да не удалось. Только если с пальцем – так вросло кольцо. А в нем не меньше тридцати граммов золота!..
Алчный шепоток тети Гали прошелестел в памяти – и утих.
«Девочка со светлыми глазками, – задумалась Альбина, – в белой шубке… Может быть, у нее была дочка? Надо бы про эту девочку тете Гале сказать, пусть бы сообщила следователю. Наверное, это хоть какой-то след…»
Охотничья мысль была прервана легким порывом сквозняка. У Альбины зашевелились на шее легкие прядки, выпавшие из чепчика, а по спине снова пробежал озноб. Даже не сознавая, что делает, она невесомо отпрянула в сторону – в темноту, не тронутую мертвенными рекламными отблесками.
Фигура, стоящая в проеме двери, была неразличимо-темна, однако белизну халата Альбина заметила при слабом освещении из коридора.
Так и есть. Врач притащился.
Альбина уцепилась за спинку кровати, чтобы не сбежать панически и не угробить все дело. «В случае чего, скажу, что я из другого отделения, – решила быстро. – Скажу… скажу, что следователь, который сюда днем приходил, – мой знакомый, сосед, что ли, и он просил приглядеть за этой странной пациенткой».
Мысль показалась замечательной. Нет, все-таки она себя патологически недооценивает! Не столь уж она беспомощна и не приспособлена к жизни, как наперебой талдычат матушка с тетушкой!.. Только вот вопрос: первой поздороваться с доктором и начать объясняться или подождать взрыва его изумления?
Нет. Не стоит суетиться. Тем более, что он, кажется, и не замечает Альбину в ее укромном уголке за кроватью. И вообще доктор вроде бы не расположен к длительному осмотру. Может быть, он сейчас повернется – и…
Не повернулся, увы. Но и не сделал шага в палату. Стоял на пороге, пытаясь проникнуть взглядом сквозь синеватую полутьму.
Задремавшую больную, похоже, обеспокоил свет из коридора. Она приподнялась, опираясь на левую руку:
– Сестра? Сестра? Это вы? Пить мне дайте.
Альбина подавила милосердный порыв. Сейчас, сейчас. Вот только закроется за доктором дверь.
– Эй, кто там? – В голосе раненой зазвучал испуг. – Вам чего? Вы доктор, что ли? Ну так дайте попить.
Человек, стоявший в дверях, вошел в палату.
– Дашенька… – шепнул он чуть слышно, и Альбина почувствовала, как защемило вдруг сердце.
Кто такая эта Дашенька, чье имя он произносит с такой болью?.. А, вон что. Доктор перепутал ее с какой-то другой медсестрой.
«Я не Дашенька», – чуть было не заявила она, но онемела, услышав мучительный стон раненой.
Странная женщина уронила на подушку голову и забила по постели здоровой рукой. Игла капельницы вырвалась из-под полоски пластыря, но больная этого даже не заметила. Тело выгнулось дугой, с губ срывались бессвязные, хриплые звуки:
– Ты… ты пришел! Нет, нет, не надо больше! Отпусти, я не… Отпусти!
Альбина едва узнала голос раненой, так сдавил его страх.
– Тише, тш-ш! – успокаивающе шепнул доктор. – Я пришел за тобой. Пора домой возвращаться. Домой, понимаешь?
– Нет, нет! – Стриженая голова мучительно заметалась по подушке. – Больше не надо, не трогай меня!
– Вставай, вставай! – настойчиво шептал доктор. – Пора идти…
Раненая начала приподниматься, жалобно постанывая и поохивая.
– Нет, не хочу, не хочу! – слабо бормотала она, однако послушно спустила на пол босые ноги – и вдруг резко повернулась к Альбине, застывшей в полутьме так неподвижно, что она и сама, чудилось, забыла о своем существовании. – Сестра, сестра! Не отпускай меня! Спаси!
Альбину залило холодным потом от головы до пят.
Доктор угрожающе набычился, вглядываясь в нее, – и вдруг, вздрогнув, вскинул голову, замер, вслушиваясь в торопливые шаги, доносившиеся из коридора.
На миг Альбина увидела его четкий профиль, словно бы начерченный в ночи раскаленным лезвием: нахмуренный лоб с упавшей на него светлой прядкой, хищный нос, твердые губы. Нервно дернулась щека, и доктор прижал угол рта пальцем.
«У него тик, – подумала Альбина. – Нервный тик».
– Иду, иду, иду! – послышалось сладенькое пение тети Гали, и Альбина едва не рухнула, где стояла, – такое вдруг навалилось облегчение. – А я только на минуточку отвлеклась, список утренней раздачи лекарств проверить. Иду, Иван Палыч, вы не беспокойтесь, это я племяшку свою просто на всякий случай вызвала, присмотреть за раненой… Ой, это не Иван Палыч? Доктор, извините! Вы кто? Вы кто? Из какого отделения?
Незнакомец резко обернулся к палате.
– Я еще приду, – достиг слуха Альбины его напряженный шепот. – А теперь – спать. Слышишь? Спать!..
Послышался тяжелый скрип кровати. Альбина увидела, как раненая тяжело, боком, рухнула на подушку. Дыхание тяжело вырывалось из груди. Она и правда уснула!
Альбина перевела взгляд на дверь – и вздрогнула.
Никого! Странный доктор исчез!
Альбина покрепче сцепила зубы, чтобы подавить дрожь. В ушах все еще звучал этот шепот: «Дашенька…» – и сдавленный хрип раненой. Вот странно: незнакомец назвал больную таким хорошим, ласковым именем, звал ее домой, а она так испугалась.