Кошмары
Шрифт:
Он рассказал о своей жизни, о жалком существовании бедного студента-музыканта, который жил только своими идеалами («Хороши идеалы!» – ворчал про себя судья). Ему пришлось эмигрировать, потому что в Европе было в достатке других, так же образованных, как он, но во многом даже талантливее. Он надеялся, что в Штатах ему проще будет найти место. Он усердно трудился всю свою жизнь. Всегда надеялся и всегда разочаровывался. Он женился на чудесной шведке, которая родила ему дочку. Он просто боготворил эту девочку. Когда ей было одиннадцать, произошло несчастье. Мать и дочь попали под поезд на западной стороне Десятой авеню – там, где железная дорога проходит прямо через улицу.
С тех пор Ларс Петерсен сделался больным. Он не мог больше работать. Денно и нощно он слонялся по улицам Нью-Йорка и всегда возвращался к тому роковому месту. Он не мог отделаться от навязчивой идеи самому броситься под колеса. Несколько раз люди спасали его в самый последний момент. Затем, по распоряжению музыкального профсоюза, его на несколько месяцев отправили в лечебницу для душевнобольных. Когда его наконец выписали, он действительно исцелился – за исключением одной маленькой детали. Еще когда он был под наблюдением, все его мысли вращались вокруг его утраты. И постепенно он пришел к заключению, что он никогда не любил свою жену. Он любил только дочку. Постепенно он забыл свою жену и едва ли мог вспомнить, как она выглядела, в то время как образ девочки становился все ярче в его сознании. Или правильнее будет сказать, что они обе сливались в некий единый образ – прелестное создание одиннадцати лет, белокурое и голубоглазое, совсем как Юстина. Воспоминания о счастливых часах, прожитых с женой, отныне посещали Ларса только вместе с образом маленькой девочки. Он возобновил свое ремесло, правда, теперь ограничился лишь частными уроками; замкнулся в себе и ни с кем не общался… покуда не встретил на улице девочку, которая была очень похожа на его дочь.
– Юстину? – уточнил судья.
Профессор помотал головой: нет, это была не она. Это было еще раньше. Это была школьница, которая ходила к нему на уроки музыки.
Его Честь насторожился:
– Так Юстина еще и не первая жертва! Были и другие маленькие девочки, похожие на вашу дочь, ведь так, профессор Петерсен?
Подсудимый кивнул: да, как-то он встретился с одной девочкой на улице и заговорил с ней. А немного позже в его же доме поселилась семья с другой девочкой.
– Итого уже три! – выпалил судья Мак Гуфф. – Три до Юстины! Покопайтесь-ка в памяти – может, их у вас было больше?
– Нет, – прошептал подсудимый. Было видно, как тяжело ему тягаться с настолько властным и громким голосом.
– Значит, вы признаетесь, что было еще три жертвы! – продолжал Его Честь. – И если всерьез взяться за расследование, уверен, найдутся и другие! Вы делали с этими бедными девочками то же, что и с Юстиной?
Подсудимый взглянул на судью совершенно беспомощно.
– Отвечайте! – рявкнул судья.
– Нет же, нет! – Профессор начал заикаться. – Все не так! Они были очень похожи на мою дочь, но все равно были чужими. И только Юстина…
Мак Гуфф перебил его:
– Так вы отрицаете? Я же предупреждал вас, профессор, что только чистосердечное признание может хоть как-то улучшить ваше положение! Как это было?
Обвиняемый сцепил руки.
– Поймите, – прошептал он, – все было совсем по-другому! Ни одна из них не была моей дочерью!
– Но в Юстине вы увидели именно своего ребенка? – В голосе Его Чести прямо-таки звенел триумф.
– Да, – ответил профессор.
– И потому, – голос судьи стал глубже от праведного негодования, – и потому вы для нее стали отцом? Благодарю вас, профессор!
Казалось, что старик не понял до конца неуклюжую иронию Мак Гуффа.
– Да, – тихо ответил он. – Да, Ваша Честь.
Затем Ларс Петерсен рассказал, как встретил Юстину. Было слышно, как перья репортеров скребли по бумаге – такая тишина царила в зале. Судья Мак Гуфф был доволен. Да, это стало настоящей сенсацией, несмотря на то, что главный свидетель отсутствовал.
Профессор встретил Юстину. И она была точь-в-точь как его девочка. Он понимал, что это не его ребенок. Что это Юстина ван Штраатен, живущая с теткой на Девятнадцатой улице. И все же это его девочка вернулась к нему спустя столько лет. Девочка из его снов, которая была одновременно и его женой.
– Я был так счастлив в это время, – сказал он.
– Что вы с ней сделали? – надавил на него судья.
Ларс уверял, что у него не было никаких иных помыслов, кроме как сделать девочку счастливой. Но он знал, что это счастье разобьется на куски, стоит хоть одной душе узнать об этом. Поэтому он постоянно просил ее никому ничего не рассказывать. Он собрал все свои сбережения и потратил их на нее, не колеблясь ни секунды. Ради нее он украшал свою комнату цветами. Он покупал ей все, что могло хоть как-то порадовать ее, и ничего, совсем ничего не ждал взамен. У него не было никаких дурных намерений. То, что произошло потом, случилось само по себе – даже и не объяснить как. Ларс понимал, что однажды все это закончится. Однажды им придется заплатить за эти моменты счаст ья. Сама маленькая Юстина уже заплатила, подыт ожил он. И он тоже готов заплатить, какой бы высокой ни была цена. Потому что пережитое счастье стоит любой, даже самой высокой цены.
Он сел на место.
Судья Мак Гуфф задумался, стоит ли ему что-то добавить. Но ничего подходящего сейчас не приходило ему в голову. Поэтому он опустился на стул, нервно повел плечами и уже с благосклонностью проговорил:
– Мы вас услышали, профессор. Я должен поблагодарить вас от имени слушателей, что вы уберегли их от подробностей! У вас есть что добавить, господин прокурор?
Добавить было нечего. Слово снова дали защите.
Сэм Хиршбайн поднялся. Он сказал:
– Я не думаю, что Его Честь в полной мере проникся душевными переживаниями подсудимого, которые только что были публично раскрыты…
Мак Гуфф сразу же оборвал его:
– Конечно, нет. Боже упаси! – Он расхохотался. – Я – американец, и я верю только в религию, мораль и знамя Соединенных Штатов! Свинья остается свиньей, и я не был бы хорошим судьей, если бы тратил время на душевные муки свиней!
– Думаю, так оно и есть, – продолжил адвокат. – Но я очень надеюсь, что, возможно, до кого-то из слушателей дошел глубокий смысл исповеди профессора. Я говорю о людях, которые понимают, что помимо ориентиров, которые являются главными для Вашей Чести, существуют и другие – не менее важные, быть может. Мне совсем нечего добавить к словам подсудимого. Они настолько просты, что будут понятны каждому, у кого есть слух. Я хотел бы подчеркнуть лишь одно. Обвинение выстраивалось только на показаниях профессора Петерсена, которые были нам зачитаны. Но в этой комнате нет ни одного свидетеля. А признание маленькой девочки есть не что иное, как подтверждение фактов, полученных от подсудимого. При этом обвинение принимает каждое слово профессора как абсолютную истину – в таком случае мы должны поверить и тем словам, которые подсудимый только что произнес. Душевное состояние профессора в течение долгих лет оставалось плачевным. Поэтому я ходатайствую о переносе слушанья и привлечении к данному делу экспертов по душевным расстройствам.
– Суд удаляется для рассмотрения ходатайства защиты, – провозгласил Мак Гуфф.
Он поднялся, отодвинул стул, сгреб все бумаги и направился к двери. Он уже закрыл за собой дверь, как вдруг снова ворвался в зал. Метнувшись к своему месту, судья озвучил вердикт:
– Ходатайство защиты отклонено. Суд считает, что положение вещей совершенно понятно, нет ни малейшего основания для переноса слушания. Я прошу защиту продолжить свою речь.
Адвокат Хиршбайн улыбнулся:
– Иного я и не ожидал. В этом вся суть американского суда.