Кошмары
Шрифт:
Когда немцы ушли, они продали все – дома, сады, наделы, – кроме кладбища. Никто не мог его продать – значит, и купить тоже никто не мог. Но кое-кто в Андернахе, какой-то Шмиц, или Шольц, или Хубер-который-давным-давно-умер, учредил трест, и могильщик за труд свой получал вычет из процентов. Таким образом, этот старик был сам себе хозяин и управа – и «египтяне» относились к нему с уважением. Он продавал места для погребения по разным ценам – кому-то ставку занизит, а кого и обдерет как липку. Заплатишь хорошо – и могила твоя будет на могилу похожа, с вензельками да гравировкой на кресте; проявишь жадность – получишь холмик проще некуда. Впрочем, иной раз и хорошо
Могильщика звали Павлачек. Он приехал в Америку давно, еще с теми немцами за компанию, и теперь носил титул самого пожилого человека в городе. Свой родной чешский он забыл уже сорок лет как, но с прибытием «египтян» худо-бедно восстановил в памяти. На приготовление языковой солянки ушли у него также познания в немецком и английском – смесь получилась крепкая, с грозным самобытным акцентом. В мастерской у Павлачека трудились пятеро итальянских каменщиков, шесть садовников и столько же могильщиков. Стив был одним из них.
Стив был не из «египтян», он родился в Америке. По-видимому, звали его Говард Дж. Хэммонд, и прибыл он из Питерсхэма, штат Массачусетс. И вот к настоящему времени с момента его прибытия прошло тридцать три года.
Записал (и частично пережил на собственной шкуре) поведанную Стивом историю не кто иной, как Ян Олислагерс из Лимбурга – голландец (и в той же мере фламандец) по национальности, немец по культуре и воспитанию. Он работал в интересах Германии во время войны, и когда Соединенные Штаты вовлеклись в нее, к нему стали относиться очень подозрительно. Не проходило и дня, чтобы не арестовывали и не бросали в тюрьму немцев, многие из которых были его хорошими друзьями. Ян Олислагерс в тюремные застенки не торопился, а потому решил, что пришло время исчезнуть на некоторое время из Нью-Йорка и залечь на дно.
Итак, он прибыл в Андернах, что в землях египетских. Там, недалеко от города, была большая лакокрасочная фабрика, и он устроился туда на работу. Он не очень разбирался в химии, но понимал, как создать впечатление, будто знаний у него вагон. Также Ян состоял в шапочном знакомстве с управляющим фабрики; тот был из Нью-Йорка, знал о докторском звании приятеля и о его смутно немецкой родословной, а потому считал, что ему повезло заполучить к себе в услужение великого немецкого химика, у которого наверняка так много секретов за душой. Фриц, не фриц – какая разница; здесь, в Андернахе, много вреда ему не учинить в любом случае. Да и платить такому много не надо – хватит с него и небольшой комнаты в здании фабрики да рабочего пайка.
Поначалу Ян Олислагерс в лаборатории откровенно бездельничал. Когда некоторое время спустя с него потребовали объяснений, он заявил, что не способен думать, когда под чьим-то патронажем трудится. Пусть дадут свое рабочее помещение и уберут лишний шум – а там поглядим. Восхищение немецкой наукой перевесило наглость Олислагерса, и все его абсурдные пожелания были выполнены; дабы доктор принес фабрике успех, начальство готово было потакать его слабостям.
Будучи в целом человеком толковым, фламандец наскоро нахватался химического сленга, сочинил пару красивых отговорок и прочел пару книг из заводской библиотеки. Вскоре у него сложилось общее представление о своей работе. Тогда он разослал заказы на поставки химикатов, в которых нуждался, по всему миру и принялся ждать. Так его дни складывались в недели, а недели – в месяцы.
Он никогда ни с кем не разговаривал и выходил только по вечерам, чтобы размять ноги, изредка отправляясь на кладбище. Именно там он познакомился со Стивом. История, изложенная ниже, как раз и происходит из этого знакомства и из записей Олислагерса, сделанных по ходу дела.
Олислагерс много вечеров провел, сидючи со Стивом на каменной скамье под старой липой. У Стива был секрет за душой, и это раздражало фламандца. Он чувствовал, что этот секрет совершенно особенный, и ему невтерпеж было обо всем узнать. Но окаянный Стив, как назло, почти ничего не говорил, а просто сидел сиднем часы напролет, храня тишину в компании Олислагерса. Фламандец никак не мог раскусить этого парня – он тщился влезть ему в душу и так и эдак, но лазейка не находилась. Стив не пил, не курил, не жевал табак, его явно не интересовали женщины – и о чем прикажете говорить с таким человеком?
Трудно сказать, что привлекло Яна Олислагерса в Стиве в те месяцы. В нем не было ничего особенного или запоминающегося. Волосы – каштановые, лоб, нос, подбородок, уши – самые обычные. И все же парень тот был красив. Что-то в нем имелось особенное.
Одно было ясно наверняка: мысли Стива были на постоянной основе чем-то заняты. Это что-то было всегда рядом – витало неподалеку слабым духом, но время от времени проявлялось сильнее – и никогда не оставляло его – может, лишь в те редкие моменты, когда Яну Олислагерсу удавалось обратить ум Стива к чему-то другому. Например, когда Стив бессвязно и отрывисто делился с фламандцем тусклыми воспоминаниями ранних лет.
Да, он приехал из Массачусетса, родился в семье методистов. Мало чему научился, в юном возрасте покинул дом, путешествовал по всей стране. Он успел побывать всем, кем может устроиться мужчина, не будучи никем: лифтером, мойщиком посуды, расклейщиком объявлений, кочегаром на пароходе, ковбоем в Аризоне, билетером в кинотеатре. Трудился он на уйме фабрик и на легионе ферм, от Ванкувера до Сан-Августина, от Лос-Анджелеса до Галифакса. Ни на одном месте Стив подолгу не задерживался, но вот теперь уже два года как осел, учуяв свое истинное призвание. Работа в Андернахе в кои-то веки пришлась ему по душе – и здесь ему, Стиву, быть до конца дней своих.
Когда Стив сказал это, в его глазах вспыхнули маленькие огоньки и принужденная улыбка скользнула по его губам. А потом, вновь уйдя в раздумья о чем-то, он умолк.
Олислагерс понял – вот оно, искомое, та самая тайна за семью печатями. Какую же диковину прячет этот чудаковатый малый от него?
Вскоре было объявлено начало военного призыва. Все мужчины от восемнадцати до сорока пяти лет должны были зарегистрироваться для участия в нем.
Стив забеспокоился, и эта тревога в нем росла с каждым днем.
– Почему ты не хочешь стать солдатом? – поинтересовался у него Олислагерс.
Стив решительно помотал головой.
– Не хочу, – пробормотал он. – Не нужно мне.
В другой раз он снизошел до скупых пояснений:
– Дело вот какое – я не хочу уезжать отсюда.
Однажды воскресным утром Стив постучал в дверь лаборатории и осторожно закрыл ее за собой, ступив за порог. Убедившись, что фламандец один, он обратился к нему с одной деликатной просьбой. На комиссию он должен будет явиться уже в следующую среду – не может ли доктор дать ему что-нибудь такое, от чего он скажется больным… или, чем черт не шутит, вовсе непригодным? Ему не надобно на фронт – ну не может он оставить здешние края, и все тут. Ян Олислагерс не стал долго раздумывать и через мгновение заговорил с ним. Ему требовалось только одно: взамен Стив должен был рассказать ему, что так сильно удерживало его здесь. Стив подозрительно покосился на фламандца.