КОСМИЧЕСКИЕ ДЕТЕКТИВЫ. СБОРНИК РАССКАЗОВ
Шрифт:
Генрих знал, что предстоит увидеть ужасное зрелище, и настраивал себя не волноваться. Он и не взволновался, когда их троих впустили в лабораторию нестационарных полей. Он был так подавлен, что уже не мог волноваться. Трупа не было. Сгущение гравитационного поля произошло внутри Томсона. Он был сжат, а не раздавлен, но сжат с такой силой, что на какой-то миг превратился в шарик не больше футбольного мяча. А когда губительное поле отхлынуло, ни одна клетка тела не смогла возвратиться в прежнее состояние.
– Только такой механизм аварии способен объяснить
Рой долго стоял перед пультом. Генрих с Арманом влезли в испытательную камеру. И пульт с его контурами управления и мнемоническими схемами, и сферообразная камера были хорошо знакомы по прежним посещениям лаборатории Томсона. Рой закрыл глаза. Он вообразил себя Робертом Арутюняном в момент гравитационного взрыва. Рорик должен был положить правую руку на тот, дальний разрешающий контур, левая рука в это время лихорадочно вращала вентиль, управляющий гравитационными конденсаторами, чудовищное поле сгущалось в центре камеры, а в камере – Томсон. Догадался ли он в этот последний миг, какая участь ему уготована? Какие исполинские тиски сожмут его мозг и сердце? Во Вселенной нередки случаи, когда коллапсирует утратившая равновесие звезда. В течение нескольких минут гигантское светило диаметром в миллионы километров превращается в крохотный, невообразимо плотный шарик: чудовищное – взрывом – сжатие, катастрофическое падение в себя. В лаборатории нестационарных полей сколлапсировали человека – руководителя, академика, умницу и озорника, одного из талантливейших ученых современности! Зачем совершилось такое преступление? Как его сумели совершить?
Рой внимательно посмотрел на Генриха и Армана, вылезавших из камеры.
– Стенки не повреждены, – сказал Арман. – Гравитационный взрыв был сфокусирован в центр камеры. И, очевидно, он был мгновенно погашен защитными гравитационными емкостями агрегата. Выпустили на микросекунду джинна из бутылки и мигом засосали обратно.
Рой хмуро возразил:
– Рорик позаботился о том, чтобы не погибнуть вместе со своим руководителем. Гравитационные джинны куда опасней мифических.
– Повреждение черепа Рорик все же получил, – заметил Арман. – Между прочим, в схеме катастрофы, которая рисуется мне после осмотра, нет места для ранения Рорика.
– Он мог намеренно поранить себя, чтобы запутать дело, – предположил Генрих.
Рой сразу же отвел эту версию.
– Я согласился бы, если бы Рорик отрицал свою вину. Но он признался сразу. Человек, который после преступления отдает себя в руки правосудия, не будет запутывать следы.
Арман добавил:
– Тем более, что удар в голову был такой силы, что вполне мог завершиться гибелью. Думаю, что все было гораздо сложней, чем нам сейчас воображается.
Армян стал собирать ленты рабочих журналов, хранившихся в сейфе Томсона.
Генрих, отойдя в сторонку, долго глядел на сферическую камеру, в которой погиб его друг.
– Придумалось что-нибудь новое? – поинтересовался Рой.
Генрих медленно покачал головой.
– Я сейчас проинформирую Боячека о нашем первом впечатлении от осмотра лаборатории, а ты помоги Арману, – попросил Рой.
Рой отсутствовал достаточно долго, Арман с Генрихом успели собрать все, что им показалось нужным.
– Боячек сказал тебе что-то новое, – догадался Арман, поглядев на Роя.
Рой кивнул:
– Не просто новое, а важное новое. Имеются записи бреда Агнессы. И Агнесса заговорила.
– Она подтверждает признание Рорика? – спросил Генрих.
– Она повторяет лишь одну фразу: «Я убила Томсона!»
Арман удивленно присвистнул.
– Еще один преступник! Зачем же ей понадобилось его убивать? Девушка расправляется со своим поклонником! Даже в древние эпохи на любовь могли не обращать внимания, на нее могли не отвечать, но за любовь к себе не мстили. Не тот повод!
Генрих недобро усмехнулся:
– Ты, конечно, большой эрудит в делах любви. Но замечу тебе, Агнесса была не просто объектом поклонения Ивана, а еще и невестой Рорика. Тебе не приходит в голову мысль, что Агнесса и ее жених попросту соучастники преступления?
– Она тогда бы сказала «мы», а не "я". И он сказал бы «мы».
Но Генрих опроверг возражения Армана. Если человек влюблен, он даже ценой самообвинения будет выгораживать того, кого любит. Рорик спасает Агнессу, Агнесса спасает Рорика – что может быть естественней?
Рой прервал их спор. Он не возражает против создания любых рабочих гипотез, но их надо высказывать, а не навязывать. Ему не нравится запальчивый тон Генриха. Когда Генрих отмалчивается, его позиция убедительней, чем когда он зло нападает на несогласных.
– Буду впредь доказывать свою правоту молчанием! – сердито сказал Генрих.
То было не признание, а вопль, исторгнутый в приступе отчаяния. Генрих три раза прокручивал запись. У постели Агнессы склонялись врачи, она вырывалась из их рук и кричала: «Это я! Это я убила его! Я убила!» К ее голове поспешно прикладывали вибратор. Под действием излучения она успокаивалась, замолкала, закрывала глаза. Вибратор осторожно отводили от головы, Агнесса некоторое время лежала в беспамятстве, потом сознание возвращалось, она поднимала веки, осматривалась, что-то вспоминала и впадала в ту же истерику: рыдала, металась в постели, хотела вскочить и куда-то бежать: «Это я, я!»
Рой выразительно посмотрел на Генриха.
– Прокрути теперь ее бред, – попросил Генрих. Бред был однообразен, как и вопль, в нем повторялось одно и то же. Около стены, украшенной картиной, изображавшей лес, стоял Томсон. Его голова пропадала среди тесно сгрудившихся древесных стволов, а ноги были в комнате. Он надвигался, выпятив грудь и откинув назад голову, отделялся от стены, медленно, печатая шаг, шел в комнату. Он хохотал. В зале, где сидели братья с Арманом, возникал его голос, Томсон ликующе восклицал: «Теперь ты видишь? Теперь ты веришь?» Он падал на колени. Он стоял на полу на коленях и протягивал руки, весь экран был заполнен его двумя руками, двумя властными, настойчивыми, радостно простертыми вперед руками… И вдруг все пропадало в темноте, а потом темнота рассеивалась – и Томсон стоял у стены, как бы наполовину в стене, и медленно отделялся от нее, и снова надвигался, ликующе хохоча…
– Ничего ни до, ни после этой одной сцены, – подвел Генрих итог повторному просмотру бреда. – Есть ли смысл в такой фрагментарности видения?
– Несомненно, есть, – уверенно заявил Рой. – Запоминаются самые поразительные события. Очевидно, сцена, с такой силой врубившаяся в память Агнессы, и есть самое поразительное воспоминание.
Арман не согласился с Роем:
– В любой сцене, даже в простом пейзаже, имеется свой сюжет, какое-то свое важное содержание. Но нам совершенно неизвестно, для чего появился Иван у Агнессы, что между ними произошло. Мы видим, что он возникает в ее комнате, но как он вел себя там? А это, мне кажется, самое важное.