Космический дальнобойщик

де Ченси Джон

– Привидение, – сказал Сукума-Тейлор.

– Надеюсь, что эта штука остановилась в Максвеллвилле. Эти ее колеса очень похожи на пневматические шины… это ведь не роллеры, но просто даже не верится, что это настоящие шины. Так что вы говорили?

– А? Да нет, ничего особенного. Ничего.

Мы молча ехали, терпеливо взбираясь на крутой холм. Он вдруг сказал:

– Джейк Мак-Гроу! – словно это было для него по меньшей мере открытием или прозрением.

– Ну, я самый, – ответил я озабоченно и смущенно.

– Мне это только что пришло

в голову. Я же про вас слышал! Ну да, я помню имя, – он улыбнулся. – Вы должны меня простить, старина. То, что я так это выпалил. Но вы же должны знать, что на Космостраде вы что-то вроде живой легенды.

– Я – легенда?

– Но ведь вы же Джейк Мак-Гроу, правда же?

– Я единственный человек с таким именем, насколько мне известно.

– Разумеется. Да, но… встретиться с вами вот таким образом… ну, понимаете, просто… я что хочу сказать: человек начинает сразу вспоминать про Одиссея, Язона, Энея, героических персонажей… а вы кажетесь… – он поморщился. – О господи. Я вечно говорю не то, что хочу сказать, а уж сейчас и подавно.

– А я кажусь таким обыкновенным подтирателем задницы. Это вы мне хотите сказать, Джон?

Он рассмеялся.

– Не совсем. Но то, что про вас рассказывают, весьма примечательно.

Он наклонился ко мне с насмешливо-таинственным выражением лица.

– Я так понял, что все они, эти рассказы – как выражаются американцы – просто «тянут Тома Кокса», то есть врут?

– Все зависит от того, что это за случаи и рассказы, – сказал я с абсолютно серьезной миной. – Если говорить про тех шестнадцать женщин на Альбионе, то полная правда: они все разродились на протяжении шести дней.

– А, это как раз та история, которую я хотел бы услышать, – он хитро посмотрел на меня, – я так понимаю, что вы шутите, но, может быть, лучше мне таких предположений не делать.

Он снова рассмеялся, но быстро посерьезнел, потому что смерть троих его товарищей убивала в нем всякую попытку к веселью.

Наконец он сказал:

– Это ваш компьютер заставил меня задуматься, что же такого знакомого в вас. Потом я услышал, как ваша… подруга назвала вас по имени, ну, во всяком случае, я заметил, что компьютер разговаривает с вами необыкновенно по-человечески. Каким образом вы заставили его стать таким необычным? Земные машины могут иногда имитировать людей, они даже довольно успешно подражают человеческой личности, но тут перед нами нечто совершенно иное.

– Сэм – больше, чем компьютер, – сказал я. – Его логическое ядро содержит Влатузианскую энтелехическую матрицу. Это компонент размером с ваш большой палец.

– Я про них слышал. А с кого был взят образец?

– С моего отца.

– Понятно.

Людям часто такое кажется чем-то болезненным, просто гробокопательским. Мне кажется, я знаю, почему, но я об этом не думаю.

– Он погиб при несчастном случае на Каппа Форнакис-5. Я привез его тело на родную планету влатузианцев, которая, как и Земля, не связана непосредственно с Космострадой, и оставил его тело с техниками планеты. Они держали его у себя почти год. Когда я получил тело обратно, на коже головы не было никаких насечек, а мозг был нетронутым. Потом его похоронили на планете Вишну, на нашей ферме.

Сэм вставил свое слово.

– Ты про меня так разговариваешь, словно бы меня тут вообще не было. Мне от этого весьма чертовски неловко.

– О, простите, пожалуйста, – сказал Сукума-Тейлор. – Джейк, извините, вы не возражаете, если я задам ему вопрос?.. Ну вот, снова я говорю не то… Сэм. Не будете ли вы так добры ответить на несколько вопросов?

– Валяйте, – ответил Сэм.

– Как вы сами себя воспринимаете? Я вот что имею в виду: каково ваше представление о себе с точки зрения физического присутствия, телесной оболочки? Вы меня понимаете?

– По-моему, да. Ну, это зависит от разных вещей. Иногда мне кажется, что я – часть тяжеловоза, а иногда просто кажется, что я в нем еду. Большую часть времени меня не покидает ощущение, что я сижу как раз на том месте, где сейчас сидите вы, на сиденье стрелка. Нет-нет, не вставайте. Это чувство остается у меня независимо от того, занято сиденье кем-то другим или нет.

Сукума-Тейлор приложил палец к подбородку.

– Это очень интересно. Есть и еще один вопрос, но я, право, не знаю…

– Вы хотите знать, как это выглядит для человека, когда он умирает? Про это вы хотели спросить?

Африканец кивнул.

– А черт его знает, как это, потому что про катастрофу я ничего не помню. Мне с тех пор рассказывали, что тот сукин сын, который налетел на меня прямо в лоб, был пьян в стельку и что он отделался легко и выжил. Не думаю, что это влатузианцы стерли мою память, они таким не занимаются, но почему-то я совсем этого не помню.

Ответ Сэма вогнал африканца в глубокое раздумье.

Тем временем мы добрались до вершины очередного подъема, и ветер с дождем стали стихать. Темные стены скал обрамляли дорогу. Космострада наконец счастливо влилась в естественный перевал. Именно в этот момент прожекторы на миг потускнели, потом к ним вернулась прежняя яркость. Мотор стал жаловаться низким укоризненным журчанием.

– Джейк, у нас нестабильная плазма, – объявил Сэм.

– Ну надо же, как вовремя, – вздохнул я. – По-моему, отсюда мы все время будем катиться под гору. Какие у тебя данные?

– Все, что я могу прочитать на приборах, говорит нам, что у нас самая капризная нестабильность и она усугубляется. Температура падает. Ага, и долготное течение в плазме давным-давно перешагнуло предел Крускаля. Погоди-ка, все вспомогательные витки обмотки вроде бы приходят на выручку… ну вот, теперь снова все нормально… постой… еще минутка… черт, снова сбой. Выключи эту штуковину, Джейк.

– Сколько у нас мощности в аккумуляторах?

– Мы по горлышко заполнены. Можем выбираться пока на вспомогательном моторе, если только мы пока что преодолели последний холм на этой дороге.