Костер Монсегюра. История альбигойских крестовых походов
Шрифт:
ГЛАВА V
СИМОН де МОНФОР
1. Полководец
За два месяца похода крестоносцы добились таких успехов, что сами не могли их объяснить иначе как вмешательством высшей силы. Но истинная цель похода – изведение ереси – не была достигнута, и, кроме пресловутого «убивайте всех», никакого другого средства к ее достижению не было найдено. Так что и результат получился обратный. Если не считать отдельных случаев, когда еретиков выдали их сограждане (в Нарбонне и Кастре), крестоносцы еще не встретились с неприятелем, с которым собрались воевать.
Ужас, вызванный крестоносцами, возвел непреодолимую стену между ними и местным населением. Катарские священники укрылись в надежных местах, совершенные сменили свои черные балахоны на платье буржуа или ремесленников, сеньоры либо заявляли о своей преданности католической вере, либо ретировались в горы, и ересь стала еще более недостижимой, чем была год назад. В итоге, как это уже случалось в Безье, крестоносцы решили считать
Но, отказавшись от воздействия убеждением, Церковь располагала для силового воздействия только военачальником с узурпированным титулом и горсткой солдат. Какое реальное количество человек соответствовало тому, что Петр Сернейский обозначил «около тридцати»? Может, и сотня, но вряд ли больше. Наемников у Симона было мало, потому что он мало платил. Покоренные города и сдавшиеся рыцари поставляли ему воинский контингент, но он был очень ненадежен, так как вербовался либо из страха, либо из корысти. Рассчитывать де Монфор мог только на отряд своих французов.
Этот отряд был крепок, предан душой и телом своему командиру, и составляли его отменные рыцари. Некоторые из них состояли в родстве с Симоном или были его близкими соседями; среди них – Ги де Левис, Бушар де Марли, трое братьев де Пуасси – Амори, Гильом и Робер. Отдельный монолитный отряд составляли нормандцы: Пьер де Сиссей, Роже дез Эссатр, Роже дез Анделис, Симон де Саксон, шампанцы: Алэн де Руси, Рауль д'Аси, Гобер д'Эссиньи, и, наконец, рыцари из других северных провинций Франции или же Англии: Робер де Пикиньи, Гильом де Контрес, Ламбер де Круасси, Юг де Ласси, Готье Лантон. Позже верным помощником Симона станет его брат Ги, вернувшийся ради этого из Святой Земли. Большая часть этой команды держалась во время похода с командиром, многие нашли возле него смерть. На них, так же, как и на Симона де Монфора, легла ответственность за защиту интересов Церкви в Лангедоке. Они были ему не подчиненными, а, скорее, деятельными, разумными соратниками. Как утверждают хронисты, Симон не принимал ни одного решения, не посоветовавшись с баронами. Несмотря на малочисленность, этот отряд был серьезной силой благодаря своему единству и согласованной дисциплине. В победах и поражениях они и дальше будут держаться единым блоком и во всех предприятиях продемонстрируют немалое мужество.
Мужество им было необходимо: против них была вся страна, и прежде всего территории, попавшие в непосредственное подчинение к Симону. А в Разе и Альбижуа было много крепостей, и можно было обороняться. На юге, в горах Арьежа, берёг силы Раймон Роже, граф Фуа, храбрый воин, известный защитник еретиков. На запад простирались земли экс-крестоносца графа Тулузского. Его права были неколебимы, но в союзники он не годился, так как в любую минуту мог превратиться в неприятеля. Единственные настоящие союзники Симона, легаты, не представляли военной силы. Местный клир, воодушевленный победой, поднял голову, но помочь мог только в финансовом отношении, хотя именно прелаты видели в Монфоре защитника их интересов и благополучия. Король Арагонский долго тянул с церемонией вассальной клятвы. Опасаясь продолжения крестового похода, некоторые дали эту клятву, хотя такая поддержка не делала положение Симона де Монфора менее шатким, а силы – менее смехотворными. И все же одной только ненависти, которую он возбудил, хватило для того, чтобы сделать его исполнителем главной роли в покорении Лангедока и на долгие годы связать все события в этой стране с личностью и деятельностью Симона де Монфора.
Каков же был этот человек, которому папа при посредстве легатов доверил защиту Церкви на юге Франции? У Петра Сернейского он – рыцарь без страха и упрека. Гильом Тюдельский описывает его как «барона богатого, доблестного и храброго, отважного и воинственного, опытного и мудрого, щедрого и собой хорошего, деликатного и открытого» [68] . У безымянного историка, продолжателя его труда [69] , Симон де Монфор – свирепый и кровожадный тиран. Гильом Пюилоранский хвалит Симона в первые дни похода и журит его впоследствии за жадность и властолюбие. Историки единодушны, признавая его храбрость и колоссальный авторитет, замешанный на страхе и восхищении, которым он пользовался даже среди врагов. Этот человек один стоил целой армии. Он живым вошел в легенду: Иуда Маккавей, бич Божий, он сумел с ничтожными силами подняться до уровня тирана, при одном имени которого склоняли головы. Заслуга, достойная полководца.
68
Песнь... Гл. XXXV. С. 800-802.
69
«Песнь об альбигойском крестовом походе» имеет двух авторов – Гильома Тюдельского и его безымянного продолжателя.
Современники представляют его нам как блистательного рыцаря огромного роста, наделенного геркулесовой силой, «превосходно владеющего оружием»; его панегирист, Петр Сернейский, расхваливает в несколько условной манере элегантность и красоту его фигуры, его учтивость, мягкость и скромность, его целомудрие и благоразумие, его пылкость в делах, «неутомимость в достижении цели и всецелую преданность служению Господу» [70] .
Когда читаешь историю всех его военных кампаний
70
Петр Сернейский. Гл. XIX.
Было много других случаев, описанных как в «Истории» [71] , так и в «Песне...», когда командир похода проявлял себя как человек, страстно влюбленный в военное ремесло и преданный своим солдатам. Историки говорят о его суровом нраве, о большой набожности. Он действительно считал себя солдатом Христа, и, свято веруя в это, обвинял Бога в неблагодарности или нерадивости, если ему сопутствовала неудача. Рассказ Петра Сернейского о последней мессе нашего героя кажется цитатой из какой-нибудь благочестивой chanson de geste, но это не мешает ему глубоко нас трогать.
71
«...Однажды, – повествует Петр Сернейский, – (дело было в осаждённом Кастельнодари) наш граф, выехав из замка, направился к одной из осадных машин, чтобы разрушить ее, так как неприятель окружил ее рвом и заграждениями, и наши не могли до нее добраться. Этот доблестный воин (так я дальше хочу именовать графа де Монфора) хотел с размаху перескочить на коне весьма глубокий и широкий ров и смело атаковать каналью. Но увидев, что для многих наших этот прыжок был бы сопряжен с опасностью, придержал коня за узду...» Петр Сернейский. Гл. LVI.
Гонцы прискакали звать Монфора на приступ, а он сказал, даже не обернувшись: «Подождите, пока я приобщусь к таинствам и увижу жертву, искупившую наши грехи». И когда новый гонец стал торопить его: «Скорее, бой разгорается, нашим долго не выдержать натиска», граф ответил: «Я не двинусь с места, не узрев Искупителя». Затем простер руки над потиром, прочел «Nunc dimitiis...» [72] и сказал: «Идемте же, и если придется, умрем за Того, Кто умер за нас» [73] . Эту сцену вполне мог придумать рассказчик, который знал, что Симон и в самом деле шел на смерть. В ней нет ничего неправдоподобного: для солдата бдение перед боем – каждый раз подготовка к смерти. Нельзя сбросить со счетов силу подобной набожности, хотя со стороны такого, как Монфор, она, скорее, оскорбление религии.
72
«Ныне отпущаеши...».
73
Петр Сернейский. Гл. LXXXVI.
Христовым воинам трудно было подыскать себе лучшего полководца.
В 1210 году, после взятия Брама, продержавшегося три дня, Симон де Монфор, захватив гарнизон около ста человек, приказал выколоть им глаза, отрезать носы и верхнюю губу; один глаз оставили лишь поводырю, и Симон повелел ему вести колонну в Кабарет, дабы посеять ужас среди защитников этого замка.
Можно, конечно, сказать, что подобная же участь постигла и двух французских шевалье, и что чужестранный оккупант, постоянно чувствующий свою слабость, вынужден был прибегать к жестоким мерам, чтобы заставить с собой считаться. Симон де Монфор не изобрел законов войны; изувечение пленных было в средние века испытанным средством устрашения противника.
Мертвые недвижны, и о них скоро забывают. Зато вид человека с выколотыми глазами и отрезанным носом может самых храбрых заставить похолодеть от ужаса. Пленникам рубили руки, ноги, уши... Чаще всего увечьям подвергали рутьеров, за которых некому мстить и которые годились поэтому для роли пугала. В этой войне, одной из самых жестоких в средние века, в обоих лагерях были и освежеванные заживо, и искрошенные в куски, и изуродованные; вера, патриотизм и жажда мести делали законными любые зверства. После падения Безье в армиях, казалось, укоренился дух повального неуважения и пренебрежения к противнику. Война, начатая рыцарями, потеряла облик рыцарской: это была схватка насмерть. Симона де Монфора, не несущего ответственности за резню в Безье, оставили одного во враждебной стране, которая прекрасно помнила первые шаги крестоносцев, и наследство ужаса и ненависти, доставшиеся ему вместе с титулом виконта, требовало соответствия. Хотя при всех его неоспоримых командирских качествах и при том, что его смелостью восхищались даже заклятые враги, Симон мог бы найти способ не поднимать такой волны ненависти к себе. Окситанское дворянство вовсе не так уж резко отличалось от любого другого. При всей популярности Раймона-Роже Тренкавеля, в его окружении было достаточно недовольных: мелкие феодалы падки на недовольство. И прояви Симон побольше такта, те, кто принесли ему вассальную клятву в 1209 году, могли бы стать его верными союзниками. Однако в первые годы войны Симоново хамство наплодило больше патриотов, чем мученичество юного виконта.