Костёр. 1. Чаша ветра
Шрифт:
— У нас обеих, — искренне сказала я, разглядывая телефонный номер на своей ладони.
— Словно я сразу распознала, что он… другой, — настаивала Рэйси.
Я с интересом поглядела на нее. Она была сильнейшей ведьмой среди сверстниц нашего ковена, и кроме того, моей лучшей подругой. Я ей полностью доверяла.
— Другой в плохом смысле? — спросила я.
— Не то что бы в плохом… Он полностью сбил меня с толку, но по-хорошему… за исключением пугающей фигни, о которой я подумала… — Рэйси дернула плечами, словно стряхивая дурные чувства.
— Не знаю, зачем я это, — сказала она. — Не слушай меня. Он действительно классный. Я с ним даже не разговаривала, — она снова посмотрела на меня. — Просто… Будь осторожна.
— Конечно, — сказала я, не понимая, что она имеет в виду.
Мы встали, и я рассчиталась за блузку, которую планировала надеть на следующую встречу с Андре.
4. Таис.
Ок’ей, хоть одна замечательная вещь — пончики, по сравнению с катриллионом плохих вещей.
По большому счету, существовала одна невероятно плохая штука — отсутствие папы, который еще недавно был в каждом дне моей жизни, позволял мне выигрывать в Монополию, учил водить машину.
Он обнимал меня, когда я плакала… И стоило мне об этом подумать, как глаза наполнились слезами.
Он был спокойным, веселым, ласковым, возможно, немного сдержанным, но я всегда знала — он любил меня.
И я надеялась, что он тоже знал, как сильно я любила его.
Я с трудом сглотнула и перебрала в уме все кошмары: Акселль с остальным Ново-Орлеанским дерьмом, свою прошлую жизнь, жутких Акселлевских друзей, участь сироты, свою сегодняшнюю жизнь, жару, насекомых, охренительную влажность (от которой, стоит выйти на улицу, потеют кулаки и долбит в голове), еще раз свою жизнь, потерю папы, потерю Уэлсфорда, потерю миссис Томпкинс, Акселль, отсутствие автомобиля, семнадцатилетний возраст и выпускной класс в новой школе, ах, да, снова свою жизнь, шум, толпу, пробки из туристических групп повсюду, алкоголь и жарящее солнце в два часа дня (ведь Новый Орлеан — это проклятое место для отдыха), Акселль, ой, и разве я не упоминала бредовую потерю отца?
Между тем, пончики Бэйгнетс и кофе невероятны. Не существует ничего лучше легких, воздушных, колечек из теста, хорошо зажаренных в масле и покрытых сахарной пудрой, чтобы закадрить девчонку.
И, Господи, конечно же кофе.
Я всегда ненавидела кофе, даже не терпела его запах, когда папа варил.
Но здесь, кофе варилось с молоком, и это было нечто суперское.
Я каждый день приходила в «Cafe du Monde» (Всемирное Кафе), чтобы поправить кофеино-холестириновый баланс.
Еще неделя в том же духе, и меня разнесет настолько, что весить буду килограммов сто.
Самое печальное то, что это всё равно не сделает мою жизнь хуже.
Я итак уже на самом дне.
И вот я снова рыдаю, роняя слезы на сахарную пудру, и так каждый раз, когда сюда прихожу.
Я вытащила еще салфеток из держателя и утерла глаза.
Я понятия не имела, как это случилось со мной.
Месяц назад я была абсолютно нормальной во всех отношениях, жила абсолютно нормально жизнью с абсолютно нормальным папой.
Теперь, всего лишь четыре недели спустя, я живу со странной женщиной (причем в буквальном смысле странной, не просто незнакомой, но и причудливой), которая вообще не имеет понятия, что такое опека.
Она сказала мне, что с папой их связывали глубокие и выразительные дружеские отношения, но временами они прекращали общение на долгий срок.
И я благодарна за то, что на самом деле они фактически не были любовниками.
Тем не менее, папе следовало хоть на одну секунду задуматься своей тыковкой, что мое проживание с Акселль даже близко не напоминало хорошую идею.
Я перестала считать, сколько раз в день молилась, чтобы все это оказалось кошмаром, и я смогла проснуться.
Я встала и пошла, пересекая улицу, через площадь Джексона.
Акселль жила во французском квартале — самой старой части Нового Орлеана.
Приходится признать — это было мило.
Здания выглядели по-европейски, не так как у южан или колонистов. Место с грациозными формами, не подвластное времени, что даже я, пребывая в своих страданиях, могла его оценить.
С другой стороны, повсюду было невероятно грязно, и некоторые улицы были переполнены туристами жутко потрёпанного вида. Как и все стрип-клубы на Бурбон-стрит. Кварталы стрип-клубов и баров целиком выставлялись напоказ любому прохожему, даже ребенку. Однако, были и другие улицы — без туристов, постоянно тихие и ясные.
Уэлсфорд основан только около 1860 года. Новый Орлеан в виде некоторого поселения существовал здесь около 150 лет до этого.
Через много часов бесцельной ходьбы я поняла, что здесь есть целый отдельный квартал, о котором не подозревало большинство людей: частные садики, скрытые дворами, участки пышной зелени, почти пульсирующие жизнью.
Тем не менее, даже посреди этой нестареющей красоты было нечто скрытое. Опасность? Не настолько сильное, как опасность. И не настолько сильное, как ужас. Подобно тому, когда прогуливаешься под балконом, ожидая, что на голову свалится сейф.
Если позади меня человек шел на расстоянии более, чем в квартал, я нервничала. Здесь происходила масса преступлений, но моя нервозность не была основана на реальности. Это было больше похоже на… то, как если бы я ожидала, что солнце больше не засветит снова в моей жизни. Или как будто я въехала в туннель, конца которого не видно, а навстречу приближается поезд.
Это было странно, но может, чувствовать себя так было естественно, после всего через что я прошла.
Я свернула налево, стрелой промчалась по узкому, многолюдному переулку, протискиваясь сквозь огромные толпы туристов на пеших экскурсиях, и завернула за угол.
Двумя кварталами к югу эта улица вела к тому месту, где меня приговорили жить, по крайней мере, ближайшие несколько месяцев. Квартира Акселль когда-то была частью невероятно секретного дома. Внешняя сторона входных ворот, которые я отперла, была отлита из железа.
Они вели к небольшому крытому проезду, достаточно широкому для тележек, но не для автомобилей.
Мои шаги слабым эхом отражались от холодных каменных плит, обветшалых за сотни лет.
Парадный вход находился с задней стороны дома.