Кости холмов
Шрифт:
Слезы бежали из глаз Чахэ, и Чингис нежно погладил ее по щеке.
– Я хотел бы дать тебе то, что ты просишь, Чахэ. Но если я сделаю это, завтра будет другой город, и еще, и еще. Жизнь сурова в этих краях, и люди привыкли к смерти. Если мне суждено править ими, то они должны знать, что перечить мне – значит быть уничтоженным. Они должны бояться, Чахэ. Это единственное средство.
Жена не отвечала. Ее залитое слезами лицо возбуждало, и Чингис внезапно почувствовал желание близости с ней. Поставив блюдо с едой на пол, Чингис поднял жену и уложил на низкую постель рядом с собой. Когда его губы прикоснулись к устам Чахэ, та содрогнулась. То ли от страсти, то ли от страха, Чингис не знал.
На рассвете Чингис оставил Чахэ в юрте и отправился наблюдать казнь. Экзекуцию хан поручил туменам Угэдэя и Толуя. Двадцать тысяч воинов долго чистили и натачивали клинки, но даже такое число людей устанет до полусмерти ко времени, когда кровавая работа завершится.
В утренней тени поверженного города пленники сгрудились в огромную единую массу и жались друг к дружке, когда тумены окружали их. Многие молились вслух и, глядя на воинов, тянули к ним руки, пока безжалостный меч не обрушивался на них. Работа продвигалась медленно. Воины пробирались сквозь гущу тел и были вынуждены рубить мечом по нескольку раз, чтобы прикончить корчащихся и пытающихся увернуться от удара пленников. Тела мужчин, женщин, детей смешались, воины насквозь пропитались горячей кровью. Клинки ломались о кости, стальные лезвия обкалывались и гнулись. В полдень расправа была еще далека от своего завершения. Застоявшийся воздух наполнился кисловатым запахом крови. Время от времени воины выбирались из месива живых и мертвых тел, чтобы промочить горло теплой водой, затем возвращались назад.
Казнь завершилась далеко за полдень, когда солнце палило нещадно, и над равниной наконец воцарилась тишина. Воины сыновей Чингиса шатались от усталости, будто вернулись с жестокой и продолжительной битвы. Командиры отвели их к реке, чтобы они смыли с себя кровь и вычистили и смазали маслом оружие. Город возвышался над их головами, не подавая признаков жизни.
Человек, что упал со стены во время охоты Чингиса, прорыдал над убитыми добрую половину дня, но слезы быстро высохли под жарким солнцем и больше не возвращались. Его раны перевязали, а потом неизвестный монгольский военачальник дал ему лошадь и денег, выполняя поручение хана. Человек ускакал прочь от Герата, собиравшего стаи мух и птиц. А Чингис смотрел всаднику вслед, зная, что тот сообщит новость каждому, кто имеет уши.
Стоя в тени Герата, Чингис думал о слезах Чахэ. Он не сказал ей, куда поведет народ. Семьи знали о его намерении вернуться домой, но еще одна страна давно прекратила уплачивать дань, и хан собирался сначала наведаться с войском туда, прежде чем вновь увидит родные холмы и реки. Чингис готовил поход на Си Ся – страну, где впервые встретил светлокожую дочь правителя, государство, ставшее ступенькой к имперской столице. Как и старейшины Герата и Балха, отец Чахэ думал, что хан монголов погибнет от войск мусульман.
Отдав приказ снимать лагерь и собираться в дорогу, Чингис с облегчением улыбнулся. Он слишком долго был вдали от цзиньских земель, и Си Ся послужит кровавым примером, чтобы привести их к повиновению.
Глава 39
Племена шли на восток, оставляя за собой пепелища на месте бывших городов мусульман. Войско двигалось впереди, нападая на поселения, уцелевшие после первого знакомства с монгольским ханом. Если жители городов и местечек начали понемногу отстраиваться и налаживать жизнь, тумены приходили снова и превращали дома и постройки в руины.
Взорам тех, кто путешествовал в юртах на телегах, повсюду представала земля, отмеченная столбами черного дыма, которые медленно приближались, вырастая до огромных размеров, и медленно исчезали далеко позади, когда на горизонте уже появлялись новые черные струйки. Обоз тащился по выжженной, обезлюдевшей земле, но зрелище радовало сердце Чингиса. Ему больше не было дела ни до городов мусульман, ни до их обитателей. Разрушения, принесенные им в эти земли, обратили страну в пустыню для одного или двух поколений людей, которые еще долго не отважатся восстать. Лишь Самарканд и Мерв остались нетронутыми, но отныне новые властители правили ими от имени великого хана. По настойчивой просьбе Тэмуге в Самарканде оставили гарнизон для защиты библиотек и дворца. Но хан покидал страну мусульман, и вскоре все до последнего человека знали, что он снова ведет их на войну против Цзинь. Двенадцать лет прошло с тех пор, как пал Яньцзин, и Чингис жаждал увидеть вновь своих заклятых врагов. Монголы стали сильнее, и теперь ничто уже не помешает им придавить своим сапогом глотку Цзинь.
Шесть полных лун взошло к тому времени, когда монголы вступили на окраины великой пустыни. Их родные степи лежали к северу, за горами, и Чингис горел жгучим желанием увидеть отчизну, но упорно откладывал встречу с ней. Племена преодолели более двух тысяч миль по холодной зиме, отчего люди, утомленные вечной жарой, лишь посвежели и набрались сил. Царство Си Ся лежало дальше на востоке, но перемены в окружающей местности были приятны Чингису. Заливные поля зеленеющего риса радовали его не меньше, чем родные степные просторы. Добычи прибавлялось с каждым днем. Монголы истребляли на своем пути все, что двигалось, без труда забирая себе стада яков и коз и сжигая деревни на окраинах цзиньских земель.
Однажды теплым вечером, когда солнце садилось за край безоблачного неба, Чахэ снова пришла в ханскую юрту. Чингис рад был ее видеть, и жена чувствовала в нем прилив новых жизненных сил. На хане была рубаха без рукавов, и Чахэ увидела его голые руки, покрытые паутиной шрамов до самых пальцев.
Жена принесла блюдо с едой, и, принимая его, Чингис улыбнулся. Так приятно было вдохнуть аромат только что приготовленного мяса. Чингис с наслаждением брал пищу руками. Пока муж ел, отдыхая от забот долгого дня, Чахэ хранила молчание. Отовсюду доносился мирный семейный шум. Тысячи воинов тоже вернулись домой, чтобы утолить голод, провести время с женами и детьми и приготовиться к новому дневному переходу.
Чингис покончил с едой и зевнул, щелкнув челюстью. Затем он вернул блюдо жене, и та забрала его с поклоном.
– Ты устал, – сказала она.
Чингис ухмыльнулся, похлопывая по постели у него за спиной.
– Не очень, – ответил он.
Хотя принцесса родила ему четверых детей, она сохранила стройную фигуру – наследие своей расы. Вспомнив на мгновение о раздавшейся талии Бортэ, он привлек к себе Чахэ и потянул за пояс на ее халате. Однако Чахэ осторожно отвела его руки.
– Позволь, я сама, – произнесла она.
Ее голос дрогнул, но муж едва ли заметил это, когда халат и платье распахнулись, обнажив белую кожу. Чингис просунул сильные руки под ее одежду, обнимая жену за талию. Чахэ почувствовала, как твердые пальцы мужа сжимают нежную плоть, и тихонько всхлипнула, чтобы доставить ему удовольствие. Их дыхание смешалось, и Чахэ опустилась на колени снять сапоги мужа. Он не заметил, как она вынула из его сапога длинный нож. Она дрожала, но Чингис думал, что дрожь вызывают его прикосновения к ее обнаженной груди. Он видел только ее соски, ставшие упругими от прохладного воздуха юрты, и упоенно вдыхал свежие ароматы жасмина, идущие от ее тела.