Костры Фламандии
Шрифт:
Хмельницкий выпрямился, лежащие на столе руки его сжались в кулаки.
«Значит, предчувствие все-таки не подвело, – подумал он. – Польские аристократы пытаются заставить тебя смириться с тем фактом, что существуют не только сторонники короля, но и яростные противники его. И не только смириться, но и считаться с ним, а значит, сделать окончательный выбор между этими двумя лагерями. Впрочем, у тебя вообще странное чутье на всевозможные угрозы».
– Меня мало интересует, как воспринимают меня иезуиты. Хотя и понимаю, что недооценивать этот монашеский орден, как и орден Сиона, не стоит. Но кого и каким образом, черт побери, я умудрился предать во время своего французского вояжа? – жестко отстукивал он кулаком почти каждое свое слово.
– Случилось так, что, уезжая отсюда наказным атаманом наемных казаков, направленным на переговоры самим королем, вы вернулись по существу преступником.
– Кто бы мог представить себе такое? – жестко улыбнулся полковник.
– Правда, король, и – особенно – королева, насколько мне известно, пока что не склонны считать вас таковым.
– Тогда кто именно склонен так считать, граф?
– Речь пока что идет лишь о нескольких шляхетских родах, которые усиленно распускают слух о вашей измене.
– И чем же он порожден? – сдавленным голосом спросил Хмельницкий.
Почти пророческое предчувствие того, что что-то обязательно помешает ему двинуться с полками казаков во Францию, начало сбываться. Причем сбываться неожиданнейшим, дичайшим образом. Он-то считал, что помешает, главным образом, сама предгрозовая обстановка в Украине.
– Мне не хотелось бы останавливаться на подноготной всех этих варшавских слухов. Скажу только, что при дворе Владислава IV каким-то образом стало известно о вашей встрече с принцем де Конде.
– Заметьте, вы не назвали ее «тайной». Это была встреча казачьего атамана с главнокомандующим французскими войсками, без которого договариваться об участии казаков в войне на территории Франции просто невозможно.
– Возможно, я неточно выразился. Не о самой встрече как таковой, а о некоей странной беседе, о которой, признаюсь, самому мне пока что абсолютно ничего не ведомо, – с легкой укоризной уточнил граф. – Что и затрудняет для меня выяснение истины.
– Значит, вся эта придворная смута порождена всего лишь беседой с принцем де Конде, – задумчиво произнес Хмельницкий. – Странно. Понимаю, что дело не в самой беседе, состоявшейся в Париже, а в том, как ее преподнесли в Варшаве, но ведь и такой поворот событий следовало предвидеть. – И покаянно, как показалось де Брежи, замолк.
Уточнять, о какой именно беседе идет речь, а их было несколько, и что в ней вызвало столь бурную реакцию иезуитских кругов Польши полковник счел бестактным. Впрочем, он догадывался, что крамольной оказалась как раз та беседа, в которой принц, не рассчитывавший получить корону Франции, вдруг откровенно заговорил о видах на поблекшую корону Польши. Да к тому же рьяно отстаивал идеи протестантской лиги ряда западноевропейских стран и возглавляемую Францией борьбу этой лиги против католического союза во главе с Австрийской империей. Отстаивал, хотя и понимал, что главной идейной силой и главной опорой этого союза является орден иезуитов, последователей Игнация Лойолы, который в последние годы превратил католическую Польшу в свой форпост на восточных землях Европы.
Само собой разумеется, что, прослышав об этих переговорах с главнокомандующим войсками Франции, в столице Речи Посполитой неминуемо должны были занервничать и попытаться использовать слух о предательстве не только против него, Хмельницкого, но и против самого короля.
Естественно, полковник до сих пор помнил эту встречу с принцем де Конде во всех мельчайших подробностях. Слишком уж болезненно затронуло его все то, что было высказано французским главнокомандующим. Как помнил и то, что, в общем-то, они оказались единомышленниками. Если только могут считать себя единомышленниками принц, наследник короны, и главнокомандующий вооруженными силами могущественной Франции, и безвестный казачий полковник, не имеющий под своим командованием даже плохо вооруженной сотни.
На что, собственно, рассчитывал Конде? Неужели не понимал: нет и быть не может никакой уверенности, что хотя бы часть казачества поддержит какую-либо идею, взлелеянную в бунтующей душе этого украинского офицера?
Скорее из растерянности, нежели из истинного желания услышать имя доносчика, Хмельницкий спросил графа о том, о чем в любом случае спрашивать не следовало бы:
– Простите, не известно ли вам, кто именно привез в Польшу эту черную, воистину иезуитскую весть?
– Вы ответили на свой же вопрос, назвав весть «иезуитской». Но, если настаиваете, могу уточнить.
– Настаивать не смею. Решите сами, ваша светлость.
– Она была вложена в уста пребывавшего с вами представителя польского правительства майора Корецкого. Но лишь вложена. Он – всего лишь глашатай того, что хотели поведать польской иезуитской шляхте, костелу и сенату отцы могущественной, всемирной, хотя и тайной, иезуитской империи. Впрочем, почему вдруг «тайной»? Почему мы до сих пор называем ее «тайной»? Другое дело, что и принц де Конде, этот «французский Ганнибал», оказался слишком уж открытым, а значит, неосторожным, в оглашении своих намерений. Однако вашей вины, полковник, в этом нет.
– Выходит, что наш, никого ни к чему не обязывающий разговор с принцем де Конде пришелся очень кстати иезуитам?
– Не скрою, более чем кстати. В Париже агенты иезуитского ордена следили за каждым вашим шагом. Генерал братства Игнация Лойолы, его высший совет, все варшавское и краковское иезуитство крайне встревожены тем, что король Владислав IV решил помочь Франции в ее борьбе против католической Испании. Ведь если бы Испании удалось одолеть в этой войне Францию, католицизм стал бы господствующей религией в самом центре Европы.
– Следовательно, он сразу же объявил бы если не вооруженный, то, по крайней мере, миссионерский поход на восток – в Молдавию, Украину, Московию; во все те земли, где еще живет православие, а в храмах проповедуется православная греческая вера.
– Вот именно. Извините, что осмелился говорить вам то, что вы, несомненно, опытный, мудрый политик, – утверждаю это без всякой лести, – сами прекрасно знаете.
– Нет-нет, я готов выслушать вас так же внимательно, как выслушивал принца де Конде. Для меня важно знать, что думают по этому поводу политики других стран. Важно получить оценку тех сомнений и предположений, которые давным-давно одолевают меня самого.