Костры партизанские. Книга 2
Шрифт:
Только суток трое тот ветер и порезвился среди сугробов, а они уже просели, особенно те, которые торчали на солнечной стороне; да и снег на дорогах стал рыхловатым, и сразу же кое-где прорезались глубокие колеи, в которых среди дня под сероватым крошевом угадывалась вода.
Казалось, еще суток двое или трое, — и все окончательно поплывет, превратив многие деревни и села в островки, отрезанные от прочего мира морем холодной и вроде бы неподвижной талой воды. Чуть-чуть не дотянула жизнь в Степанкове до полной распутицы, вроде бы в самый канун ее вдруг взметнулась яростная стрельба. Не где-то на околице, как предполагал Василий Иванович, а в самом центре Степанкова, почти рядом с домом, в котором он жил.
Услышав
Дрожащими от волнения пальцами свернул цигарку, а вот прикурить не успел: в окно его дома ворвалась автоматная очередь, усыпала пол битым стеклом. Самое же страшное, о чем раньше почему-то никогда не думалось, — одна из тех пуль, ворвавшихся так неожиданно к нему в горницу, на своем пути случайно встретила Ольгу и смертельно ударила ее точнехонько в висок. Едва началась стрельба, и Ольга, и Нюська подбежали к нему — то ли надеясь на защиту, то ли готовые защитить его. Теперь Ольга, и вовсе похожая на девочку, которой самое время еще в куклы играть, лежала у ног Василия Ивановича.
И он, одновременно и понимая случившееся и отказываясь понять его, присел на корточки около Ольги, почему-то стал гладить ее волосы.
Василий Иванович настолько был потрясен случившимся, что равнодушно отнесся к тому, что скоро в горницу ворвались незнакомые люди, вооруженные трофейными карабинами и автоматами. Почти бездумно он всунул босые ноги в сапоги, когда ему велели одеться. Не оказал ни малейшего сопротивления, даже слова не сказал и тогда, когда кто-то из партизан заломил ему руку за спину и почти потащил в сенки. Только там, в сенках, услышав истошный вопль Нюськи, он рванулся, чтобы вернуться к ней. И тогда что-то тяжелое опустилось на его голову.
Долго и мучительно боролся с болезнью Василий Иванович. Не столько с последствиями удара прикладом автомата по голове, сколько с горячкой, вызванной недавним и постоянным нервным перенапряжением и гибелью Ольги. Как ему сказали потом, он мог несколько раз умереть, но выжил. Благодаря заботам Нюськи, которая за ним, как за дитем малым, ходила. Да и когда он окончательно очнулся, впервые ненадолго открыл глаза, — прежде всего увидел ее; она сидела у подслеповатого окошечка и что-то шила или чинила. Он вроде бы и не шевельнулся, не издал ни звука, но она тревожно взглянула в его сторону и сразу же метнулась к кровати, на которой лежал он, сначала просто испуганно склонилась над ним, пытливо заглядывая в глаза, потом вдруг уронила голову на одеяло рядом с его ослабевшей рукой и счастливо заревела. В голос, с бесконечными потоками слез.
Он был настолько слаб, что не мог даже руку положить ей на голову, хотя очень хотелось. Вот и случилось, что какое-то время она ревела в голос, а он лежал вроде бы бесчувственной чуркой и лишь глазами моргал.
Реветь Нюська перестала так же внезапно, как и начала. Она просто вдруг выпрямилась, высморкалась в подол и сказала деловито, размазав рукой слезы по лицу:
— Поесть вам принесу. Мигом!
Потом у Василия Ивановича побывали многие. Первыми заявились командир и начальник штаба бригады. Сердечно поздоровавшись и назвав себя, Александр Кузьмич спросил, каково его самочувствие, наказал, если нужда в чем возникнет, немедленно обращаться к нему лично, и вдруг такое выложил, что у Василия Ивановича на какое-то время язык словно отнялся:
— …И не обижайся на меня за то, что только сегодня к тебе заглянул, что и впредь редко видеться будем. Сам понимать должен, какое сейчас время: подготовка к посевной, можно сказать, в самом разгаре, часа на отдых не оставляет.
Великое недоумение, видимо, было написано на лице Василия Ивановича, если Александр Кузьмич вдруг расплылся в радостной улыбке и продолжил с большим подъемом:
— А ты как думал? В нынешнем году, — эти слова он подчеркнул голосом, — нам, партизанам, и о посевной думать приказано. Ведь, по всем данным, этот урожай уже нам собирать!
Дальше, словно оправдываясь, он начал перечислять трудности, какие уже сейчас возникают при решении этого вопроса: отсутствие семян для посева, людей и лошадей нехватка.
— Да и многие пахотные земли за годы оккупации начали зарастать кустарником. И нет на сегодняшний день в Белоруссии ни одного парника, ни одной теплицы. Все фашисты порушили! И вообще они нас здорово ограбили: угнали в Германию около шестисот тракторов, две с половиной тысячи молотилок и почти шестьдесят тысяч штук прочего сельскохозяйственного инвентаря. Почти три миллиона голов крупного рогатого скота и вдвое больше молодняка они украли у нас!.. Но посевную мы проведем, — закончил Александр Кузьмич и пытливо взглянул на Василия Ивановича, словно желая узнать, а верит ли тот ему.
А Василий Иванович думал о том, что многое сейчас было перечислено, но даже слова не сказано о том, что фашисты еще здесь, на земле Белоруссии.
Или потому умолчал об этом Александр Кузьмич, что такое и ребенок предвидеть мог?
Помолчали несколько минут, а потом Василий Иванович и спросил о том, что сейчас волновало его больше всего:
— Александр Кузьмич, если, конечно, это дозволено, а каковы ближайшие перспективы деятельности нашей бригады?
— Иными словами, вас интересует, скоро ли начнем с фашистами настоящие бои? Всей бригадой? А может быть, и совместно с соседними? — усмехнулся Александр Кузьмич.
— Вроде этого, — подтвердил Василий Иванович, несколько обескураженный тем, что его завуалированная мысль была так быстро и точно разгадана.
— Не вы первые этот вопрос задаете. Вчера, например, приходил известный вам Григорий. Он просил, вернее, требовал, чтобы я послал его в Бобруйск, Пинск или какой большой город. Он очень хотел там взорвать городскую электростанцию. Ну и пришлось популярно объяснить ему, что нет резона, что даже преступно сейчас такое творить: ведь уже вот-вот эти города снова станут нашими… Теперь об активных боевых действиях всей бригадой… Мы все время действуем всей бригадой. И разведку ведем, и на диверсии выходим. В разных точках действуем, но обязательно всей бригадой. Потому наши удары так и чувствительны для фашистов. А что касается большого сражения, о котором вы, как и некоторые другие, мечтаете… Если последует такой приказ, если возникнет в этом необходимость, то и в открытый бой с фашистами всей бригадой вступим. Только, как мне кажется, не случится этого. И вот почему. Завязывать бой ради боя? На это командование и раньше не шло, а теперь и вовсе не пойдет, оберегая жизнь людей, которые уже скоро могут пополнить ряды бойцов Советской Армии. Да и половодье вот-вот наберет полную силу, речки — в реки, болота — в бескрайние озера превратятся. Значит, исчезнет свобода маневра, не только бригаде, но и одиночкам будет трудно к объектам нападения пробираться.
Позднее, когда все в норму войдет? Я, конечно, планов высокого командования не знаю, но думаю, что именно в это время Советская Армия здесь и обрушит свой удар на фашистов.
Перед этим самым наступлением самим по фашистам ударить? А куда, по какому объекту? На направлении скорого удара Советской Армии? Нельзя: можно привлечь и внимание, и силы фашистов к этому участку.
Напасть, допустим, на какой-то крупный населенный пункт, расположенный вне зоны наступления Советской Армии? Чтобы фашисты туда перебросили свои силы?