Костры партизанские. Книга 2
Шрифт:
А вот сегодня Нюська не встретила его на пороге. Он, конечно, заметил это, но не придал особого значения: могла же Нюська заболтаться с какой-нибудь приятельницей? У нее этих приятельниц — арифмометр надо, чтобы всех учесть.
В одиночестве и поужинал. И спать лег, так и не дождавшись Нюськи. Он знал, что этот район полностью контролируют партизаны, значит, ничего плохого с ней не могло случиться. Потому и спал всю ночь спокойно, как и положено человеку, совесть которого чиста. Зато утром, убедившись, что Нюська так и не приходила, Василий Иванович встревожился, первым делом побежал к дежурному по бригаде, спросил, не было ли минувшей ночью чего необычного?
Вдоволь набегавшись с дипломатическими вопросами, Василий Иванович набрался смелости и у всех знакомых стал прямо спрашивать, не знают ли они, куда, зачем и надолго ли ушла Нюська? Одни недоуменно пожимали плечами, другие вроде бы и знали что-то, но от разговора почему-то уклонялись, спешили проститься. Только Мария сказала, не пряча упрека:
— Ушла она от вас, Василий Иванович. Насовсем ушла.
— Как так ушла? — изумился он, не сразу осознав всю глубину случившегося.
— Ножками, — буркнул Григорий, стоявший рядом.
Мысль о том, что Нюська ушла к другому, сразу же отпала: он верил, что его она любила по-настоящему.
Тогда почему же она ушла, почему? Или он нечаянно обидел ее? Постой, постой — обидел…
Неужели обиделась, что ласковых слов не говорил, в любви вечной не клялся?
Нет, Нюська не такая, она и без слов верила ему…
Может, вина его в том, что не вел с ней разговор о будущей совместной жизни? Вот это возможно…
Только что можно было сказать ей, если он сам к окончательному выводу не пришел? А врать напропалую, как некоторые, он не умеет. Чтобы принять окончательное решение, ему время нужно было. Легко ли от двух сынов отказаться?
Выходит, не так уж и сильна ее любовь была, если еще самую малость подождать не могла.
Что ж, вольному воля…
И он молча зашагал к себе, на прощание даже не кивнув ни Марии, ни Григорию.
— Какую бабу проворонил! — зло и с откровенной завистью сказал Григорий, когда Василий Иванович уже отошел на приличное расстояние и не мог услышать его.
А Мария промолчала. Они с Нюськой часа два или три проревели, когда прощались. Ей-то, Марии, страдалица Нюська и высказала то главное, из-за чего решилась исчезнуть с глаз Василия Ивановича. Нет, не обиделась она на него ни за кажущуюся черствость, ни за вроде бы невнимание к ней. Лучшего мужа Нюська себе не желала и желать не будет. Только Василию Ивановичу, чтобы он жил счастливо, не такая жена нужна, как она, Нюська: у нее в прошлом есть грязные пятна, так не ждать же, чтобы они незримо и на него легли, его жизнь испоганили?
Потому и ушла насовсем, слезами обливаясь, что большого, настоящего счастья ему желала.
Промелькнули весенние месяцы, и вступил в свои права июнь — месяц цветения луговых трав, то самое время года, когда все живое набирает силу. Действительно, и травы цвели, и солнце весело щурилось с небесной бездонной голубизны — вроде бы все шло обычно, как и полагалось по законам, выработанным самой природой. Однако в бригаде чувствовали неумолимое и стремительное приближение того часа, которого с таким нетерпением ждали все эти долгие годы. Приближение этого заветного часа угадывалось и в том, что Большая земля еще настойчивее требовала данных о фашистских частях, особо подчеркивая, что ее интересует даже малейшее их перемещение. Да и в небе над Белоруссией теперь почти каждый день и по нескольку раз появлялись краснозвездные самолеты-разведчики. И в штабе бригады все последние дни царила какая-то подчеркнуто строгая деловая тишина. Временами ее нарушал лишь майор Пилипчук, громко требовавший, чтобы к нему немедленно вызвали такого-то.
У всех дел было предостаточно, все куда-то спешили. Один Василий Иванович по-прежнему слонялся по бригаде. И невольно лезло в голову, что командование бригады забыло о нем. Тогда он сам нашел себе дело: едва появлялись свежие газеты, сразу же забирал их, просматривал от первой до последней строчки и после этого шел к бойцам роты Каргина. Нет, он не скликал, не зазывал людей, не собирал их специально, используя власть кого-то из командиров. Он просто подсаживался к одной из групп и разворачивал газету; а еще немного погодя вокруг уже толпились бойцы, внимательно слушавшие то, что он читал, и особенно — его комментарии к прочитанному.
Но все равно очень неуютно чувствовал себя Василий Иванович. У него все время было такое ощущение, будто, уходя, Нюська унесла с собой что-то такое, без чего ему жить очень трудно, почти невозможно. Особенно чувствительна эта утрата была в первые дни после исчезновения Нюськи. Настолько чувствительна, что он со своим горем однажды нарочно пошел к Виктору, который, если верить разговорам, до сих пор остро переживал гибель Клавы. Шел с надеждой, что уж Виктор-то обязательно поймет его, а встретились… Что ж, Виктор основательно возмужал за эти почти два года. В плечах раздался, заматерел и усищами обзавелся; и в глазах его прочно обосновалась серьезность, а не мальчишеская дерзость. Но поговорили о том о сем, минут десять или пятнадцать поговорили, и понял Василий Иванович, что Виктор по-прежнему смотрит на него только как на своего командира, что в разговоре с ним души своей не распахивает, а лишь чуточку приоткрывает ее. Почему? Отвык или возрастная разница сказывается? Скорее всего — последнее. Да и стыдно было Василию Ивановичу плакаться на судьбу этому парню, который еще три года назад был безусым школяром. Они разошлись, сохраняя друг к другу душевное тепло, не больше. Не избегали, но и не искали новой встречи.
Днем Василий Иванович еще крепился, а вот ночами, когда за печкой веселился сверчок, он упорно думал о том, почему начальство не вызовет его к себе, не даст даже самого малюсенького задания. Может быть, не доверяет? Может быть, в Степанково, в той проклятой должности, он что-то сделал не так? Промахнулся в малом и тем на себя недоверие навлек?
Однако ему разрешалось ходить куда вздумается: человека, потерявшего доверие, наверняка кое в чем ограничили бы.
Но вот сегодня посыльный штаба бригады прибежал и за ним, сказал вроде бы обыденное: мол, вас начальник штаба бригады до себя зайти просит, а Василий Иванович так разволновался, что никак не мог застегнуть пуговицу на вороте рубахи. И сказал посыльному, сказал исключительно для того, чтобы скрыть свое волнение:
— Доложи, что следом за тобой иду.
В штабе, когда он вошел туда, были только майор Пилипчук и Федор — взъерошенный, злой. Однако, увидев Василия Ивановича, он вроде бы несколько смутился, привычно пробежал пальцами по ремню, но глаз не отвел.
— Ну, чего замолчал? — усмехнувшись, спросил майор Пилипчук и, не дожидаясь ответа Федора, почтительно встал, дружески пожал руку Василия Ивановича и не сел до тех пор, пока тот не облюбовал себе место у распахнутого окна, не уселся там. — Давай развивай свои доводы, при Василии Ивановиче развивай, — опять подстегнул он Федора.