Костяной
Шрифт:
Со звоном отпала вторая подкова, запрыгала по камням, а за ней и третья. Конь застонал, карабкаясь по склону, и я хотел закричать, подбодрить его, но только растревожил ворона, снова присевшего на плечо. Прокл бил крыльями, пытаясь удержаться. А Горн все трубил наверху, за тонкой туманной пеленой, где обгорелая вершина Башни Зверя поднималась к мрачным небесам.
Анна-Белл молчала, вцепившись в меня.
Мы перевалили через край, и Викл, обессиленный, рухнул на колени. Я спихнул девушку на камни и встал во весь рост.
Молнии упрямо били в скалу.
Я положил Сталь на камни, и меч треснул от этого прикосновения, истлевая, разваливаясь на куски. Все так. Мой Голос имеет большую силу. Я заключил часть его – часть себя – в Горн, чтобы командовать всем, что подвластно мне, – армией, магией, силами, – с его помощью. Для меня разница была такой же, как между неуверенным жестом и четким письмом.
Ты предал меня, Беймиш. Тогда, еще не дожидаясь нашей победы, после гибели Гейр, ты предал меня и забрал Горн себе, лишив меня голоса.
Мне сейчас нужно сказать всего лишь несколько слов. И у меня есть такая возможность.
– Говори, – сказал ворон, объясняя Анне-Белл короткий ритуал, – одновременно со мной.
Я достал язык Дрейна и положил его себе в рот. Сталь резанула до крови, но так было еще лучше.
Мы произнесли это: я, языком кузнеца, ворон, повторивший слово из моих мыслей, и колдунья, имеющая силу.
И Горн замолчал.
Я взял второй меч, липкий от крови Гейр, и, отведя руку назад, ударил Анну-Белл в сердце, проткнув колдунью насквозь. Лишь одно имя я назвал и лишь одно слово добавил к нему. На языке, от которого горечь разлилась по всему рту и дрожь прошла по моим древним костям.
– Восстань, Гейр.
Там, в последней битве, опрокинувшей наконец людей, там, где мы раздавили с таким трудом проклятых рыцарей Солтуорта под их зелеными флагами, там пала Гейр, моя любимая, там предал меня Беймиш, завладев Горном, – и подчинив себе все наши силы, одержавшие уже победу.
Кровь Гейр потекла по клинку в сердце Анны-Белл, движимая древней магией. Пока у меня был голос, я мог многое. Пока у меня была власть творить заклинания, я был непобедим. Ни Беймиш, ни Хинга не могли равняться со мной по части заклятий, и тем более никто из жалких людских колдунов.
Анна-Белл закрыла глаза, и колени ее подогнулись. Открыла она их уже сине-стальными, со слепящей искрой. Гейр занимала ее тело, как сосуд; рвалось на плечах тесное платье; змеями заструились локоны, ниспадая на землю; менялись черты. Я осторожно вынул клинок из раны, и от Анны-Белл не осталось и следа.
Одна магия свершилась.
– Зве-е-ерь! – закричал я, чувствуя поднимающуюся силу. Так хорошо было чувствовать возможность говорить. – Зве-е-ерь!
Лишь одно слово добавил я к этому. Слово на языке, от которого сдвинулись
– Приди.
Зверь, всегда живший внутри меня, проснулся, поднял свою длинную морду, зарычал. Скала задрожала под ногами. Древняя сила – не моя и даже не моих предков. Земля ушла вниз, и дымное небо приблизилось, когда сквозь боль плоти и костей я почувствовал, как он заменяет меня изнутри. Мой единственный шанс на победу, единственный верный солдат, кроме Гейр. Моя другая сторона, от которой я начал свое восхождение и которая уберегла меня от окончательного падения.
Я разрушу вас, разрушу все, что создал. Вы не смогли достойно встретить победу, и никакой победы вам не будет.
Мне больше уже ничего не нужно, только Гейр, и она со мной. Но сначала свершится месть.
Я падаю на четыре лапы, доспех гнется, лопаются заклепки, и плащ отлетает серой тряпкой. Я поднимаю длинную морду, чувствую мокрым языком острые зубы, множество их. Мои мускулы полны силы. Это мой боевой облик, который у меня не было возможности вызвать, не имея Голоса.
Сейчас я не могу говорить, но скоро… Скоро.
Я запрокидываю голову, и Гейр взлетает мне на спину. Как в старые времена – я бы не сказал, что добрые, нет, но прекрасные, – когда мы вместе начинали этот путь. Когда это тело было моей единственной формой.
Гейр поднимает клинок и смеется. Гром вторит ей, всепожирающая стена ливня накатывает из-за края пропасти, и запах мокрой гари, такой сильный, радует меня.
Мы влетаем в ворота. Они идут нам навстречу. Их много, но…
В голосе Горна я слышу страх.
Во мне его нет.
Где-то за краем мира восходит солнце.
Долли
Засов был вроде крепкий, железный, но доверия не вызывал. На пальцах осталась липкая холодная влага и немного ржавчины. Долли вытерла руки о штаны, не переставая морщиться, осмотрела дверь еще раз. Плотно подогнанные доски, облупившаяся зеленая краска, косая зарубка как раз на высоте лица. Может, выдержит.
Она хотела еще раз потрогать засов, проверить, настоящий ли он, но решила не тратить времени. Ничего это не изменит. Нужно остаться здесь, бежать куда-то дальше тяжело, она давно устала.
Даньи заговорил что-то во сне, застонал, и Долли, моментально подскочив к нему, зажала ему рот. Еще чего не хватало, во сне разговаривать! Она и так успела услышать начало фразы, и волосы на затылке, казалось, зашевелились.
Волосы.
Долли посмотрела на свои руки в который раз, словно не веря, потом помотала головой. Даньи будто бы успокоился, затих, и она его оставила. Заметалась по комнате, сдернула какой-то ковер со стены, накрыла им беспокойно спящего мальчика, бросила охапку дров в печь, открыла заслонку, в два удара добыла искру. Дрова гореть не хотели, но она заставила. Потом уже зажгла лампу. Подумала, что могла бы просто плеснуть масла в печь, а не тратить силы, но теперь уже было без разницы.