Костюм Арлекина
Шрифт:
Иван Дмитриевич сказал то, что должен был сказать. Жертвующий собой да получит в награду женскую любовь, а мудрый пусть утешится сознанием исполненного долга. Так уж Бог положил, что за отвагу сердца воздается полнее, чем за силу разума, и это правильно, иначе бы мир перестал существовать.
— Обманывает? — переспросил Хотек. — У вас есть доказательства?
Сам тон вопроса окончательно убедил Ивана Дмитриевича, что этот человек отнюдь не заинтересован в скорейшей поимке преступника. Лишь в такой двусмысленной ситуации он мог диктовать Шувалову свою волю.
— Клянусь! Я убил! — опомнившись, выкрикнул Стрекалов.
— Это неправда, —
Поручик решил воспользоваться наступившей паузой.
— Смотрите! — Он ткнул под нос Хотеку ладонь со следами зубов Ивана Дмитриевича. — Князь укусил меня, когда я зажимал ему рот.
Там, на вершине жертвенного алтаря, и он, и Стрекалов, может быть, впервые в жизни испытали чувство судьбы и свободы, спускаться оттуда вниз они не хотели. Невидимый, к ним подошел Боев и встал рядом. Три человека, добровольно принесшие себя в жертву во имя любви — к Родине и к женщине, плечом к плечу стояли в центре гостиной, Иван Дмитриевич поглядывал на них с восхищением, но без умиления. Умиление расслабляет, а ему сейчас нужно было иметь твердое сердце.
— Сумасшедший дом, — обреченно сказал Шувалов. — Давайте, граф, на всякий случай арестуем их обоих.
— Это ничего не изменит, мой ультиматум остается в силе, — ответил Хотек.
— Неужели ваш государь одобрит подобные действия? По-моему, вы рискуете…
— Не беспокойтесь, мне лучше известны мысли моего государя.
Хотек отошел к сундуку, достал из кармана бумажник с вытисненным на коже золотым габсбургским орлом, из бумажника — ключик-змейку.
— Вам передал его господин Кобенцель? — спросил Шувалов, чтобы ненавязчиво напомнить, что он мог бы подробно изучить содержание княжеского сундука, однако не сделал этого.
Кивнув, Хотек вставил ключ в скважину между лепестками розы, но повернуть его не сумел.
— Наоборот, — простодушно подсказал Иван Дмитриевич. — Бородкой вверх.
— Ах так? — обернулся к нему Хотек и тут же перевел взгляд на Шувалова. — Значит, вы открывали его без меня?
— Поверьте…
— Даже если это простая бестактность, а не политический шпионаж, как я подозреваю, такое любопытство обойдется вам не дешево. Я доложу о нем господину канцлеру Горчакову.
— Мы лишь хотели попробовать, подходит ли ключ, — опять высунулся Иван Дмитриевич.
— Марш отсюда! — сдавленным шепотом произнес Шувалов. — Ротмистр, выведите его немедленно! Завтра я с ним разберусь.
— Вот вы себя и выдали, граф, — усмехнулся Хотек. — Теперь я вижу, что единственный честный человек в вашей компании — этот полицейский.
— А кого вы оскорбляете в моем лице, вам понятно? — спросил Шувалов.
— Сравнение неуместно. Я олицетворяю здесь моего государя, а вы своему только служите.
Певцов опять подступился было к Ивану Дмитриевичу, но поручик, беря с подоконника брошенную туда Шуваловым шашку, многозначительно покачал матово блеснувшим лезвием.
— Убийца на свободе, — говорил Хотек, — моя собственная жизнь в опасности, и тем больше у меня оснований заявить следующее: если завтра до полудня предъявленные мною требования выполнены не будут, я начинаю готовиться к отъезду из Петербурга.
Так и не открыв сундук, он положил ключ обратно в бумажник, пересек гостиную и взялся за дверную ручку.
— Умоляю вас, подождите еще сутки! — попросил Шувалов.
Так униженно прозвучала эта просьба, что Иван Дмитриевич забыл о своих обидах. Казалось, всемогущий шеф жандармов готов рухнуть на колени перед австрийским послом.
— Завтра до полудня, — надменно повторил Хотек.
Багровея, Шувалов рванул на себе ворот мундира. Отлетевший крючок щелкнул, как градинка, по оконному стеклу.
Хотек решил, что пора уходить, и без того слишком долго наблюдал он этот безобразный спектакль. «Если у беспорядка, — подумал он, — может быть единый центр, как у порядка, то срединная точка должна располагаться здесь, в Миллионной. Дальше, расходящимися кругами — Петербург, Россия. Вот он, вечный российский хаос, о котором покойный Людвиг, бывало, говорил, что такая-де стихия жизни при всех ее неудобствах приближает русских к праосновам бытия, к тем временам, когда дух и материя, свет и тьма, добро и зло существовали нераздельно. Отвратительный хаос, чье движение на запад нужно остановить во что бы то ни стало…»
Хотек взялся за дверную ручку, но рядом с его длинными, тонкими, желтоватыми пальцами легли короткие и пухлые, как оладьи, пальцы Ивана Дмитриевича.
— Минуточку, граф.
Левой рукой придерживая дверь, чтобы не дать послу уйти, правой он выхватил полученное Стрекаловым письмо, развернул и с вызывающей бесцеремонностью поднес к самому лицу Хотека:
— Узнаете?
— Что это значит?
— Мадам была права, — сказал Иван Дмитриевич. — Убийца — вы!
Он ожидал всего и готов был продолжить, если Хотек в ответ просто пожмет плечами, но у посла, видимо, сдали нервы. Иван Дмитриевич едва успел отдернуть руку с письмом, когда Хотек попытался им завладеть.
Тихий ангел пролетел над гостиной.
Внезапно громыхнули по коридору торопливые шаги, вошел шуваловский адъютант. Под мышкой у него была священная книга пророка Магомета.
— Привез, ваше сиятельство! Можно присягнуть, — громогласно отрапортовал он, с недоумением оглядывая гостиную, где появились новые лица, и не находя среди них Керим-бека.
Но Шувалов давно забыл о дворнике-татарине.
— Что вы мне суете?
— Коран… Для присяги турки возлагают на него сверху две обнаженные сабли.
— Вы сведете меня с ума! — взвыл Шувалов.
Он отпихнул растерянно моргавшего адъютанта и шагнул к Хотеку:
— Ради бога, простите, граф! Сейчас этого мерзавца увезут в больницу для умалишенных.
Попытавшись ухватить письмо, Хотек тем самым выдал себя, о чем и хотел сказать Иван Дмитриевич, но не сумел даже рта раскрыть — Стрекалова с налету прижала его к стене. Дурманяще пахнуло горячим женским потом, духами. Поцеловать хочет? Увы! Ее рука шарила по пиджаку, нащупывая карман, оттянутый скляночкой с грибами. «Револьвер ищет, — сообразил Иван Дмитриевич. — Хотека застрелить…» Все произошло так стремительно, что никто ничего не понял, не успел понять да и не мог. Выдернув скляночку, Стрекалова потрясенно уставилась на свой трофей, будто кто-то посторонний показывал ей этот предмет, а она не могла догадаться о его назначении. Пальцы железной хваткой стискивали стеклянные бока, и лишь указательный бестолково скребся по крышке — одинокий, беспомощный, упорно пытался нащупать спусковой крючок. Когда он успокоился, Стрекалова с протяжным полувздохом-полувоплем вскинула руку и с силой шарахнула скляночку себе под ноги. Дробью сыпанули осколки, брызги рассола, марая мебель и обои, рассеялись по стенам, на полу растеклась коричневая лужица с битым стеклом и жалкой горкой осклизлых черно-рыжих комочков.