Костюмер

The Dresser by Ronald Harwood (1980)

пьеса в двух частях

Перевод с английского Ю. Кагарлицкого

НОРМАН

СЭР ДЖОН

МИЛЕДИ

МЭДЖ

АЙРИН

ДЖЕФФРИ ТОРНТОН

МИСТЕР ОКСЕНБИ

ДВА РЫЦАРЯ, ГЛОСТЕР, КЕНТ

МИЛЕДИ. Он все плачет и плачет.

НОРМАН. Его так и не отпустили?

МИЛЕДИ. Они посоветовали мне уйти. Доктор сказал, что мое присутствие только во вред.

НОРМАН. Зря я отвез его в больницу. Не знаю, что на меня нашло. Надо было привезти его сюда — здесь его дом.

МИЛЕДИ. Почему его пальто на полу? И шляпа…

НОРМАН. Сохнут. Насквозь мокрые, уж простите — хоть выжимай. Да и сам он не лучше. Мокрый как мышь. От пота и дождя

МИЛЕДИ. А что с ним произошло, Норман? Когда вы мне позвонили, я сперва решила, что его ранило во время бомбежки…

НОРМАН. Да нет…

МИЛЕДИ. Или какой-нибудь несчастный случай…

НОРМАН. Ничего такого…

МИЛЕДИ. Знаю, они сказали, на нем ни царапины.

НОРМАН. Понимаете…

МИЛЕДИ. Он в состоянии коллапса…

НОРМАН. Я знаю…

МИЛЕДИ. Но как это случилось?

НОРМАН. Понимаете, миледи…

МИЛЕДИ. Что с ним стряслось?

НОРМАН. Присядьте. Пожалуйста. Ну присядьте. Нам надо сохранять спокойствие, а тем более — здравомыслие.

МИЛЕДИ (садится). Врач сказал, что на поправку уйдет несколько недель.

НОРМАН. Если не больше.

МИЛЕДИ. Я не видела его нынче утром. Он сбежал из дому прежде, чем я проснулась. Где он мотался весь день? Где вы его сыскали?

НОРМАН. Было вот как, миледи. Едва прозвучал последний «отбой», я пошел на Рыночную площадь. Только стало смеркаться, и свет такой странный — желтоватый, дым стоял в воздухе и пыль над теми местами, куда угодили бомбы, а вокруг метались какие-то тревожные тени. Я надеялся раздобыть пакет — другой крахмала — запасы-то наши иссякли и крахмала у нас в обрез, вам-то до этого дела нет. Хожу я, значит, от палатки к палатке и вдруг слышу его голос.

МИЛЕДИ. Чей голос?

НОРМАН. Сэра Джона, конечно. Я оборачиваюсь и вижу его у ларька со свечами — хозяин как раз на ночь запирает. Освещен большой оплывшей сальной свечой, а сам как на том портрете в роли Лира — весь в зеленовато — синих тонах из-за этого странного света. Стаскивает он с себя пальто, это в такую-то погоду. «Да поможет бог тому, кто посмеет помешать мне!» — кричит и швыряет пальто на землю, в точности как Лир в сцене бури. Вот, полюбуйтесь, не знаю, смогу ли я его когда-нибудь отчистить. А он так им гордился, помните; впрочем, может, это было еще до вас — когда он ездил на первые гастроли в Канаду, в Торонто; рукав реглан, меховой воротник, а теперь полюбуйтесь!

МИЛЕДИ. А что было после того, как он снял пальто?

НОРМАН. Взялся за шляпу, купленную у Данна на Пиккадили всего год назад. Полетела она вслед за пальто, а он встал на нее ногами и давай топтать с остервенением! Вот, полюбуйтесь. Воздел, значит, руки к небу, совсем как на сцене, когда просит бога наказать Гонерилью бесплодием, и воскликнул: «Сколько мне еще мыкаться?» А пальцы судорожно бегают — пиджак расстегивает, срывает воротничок, галстук, пуговицы с рубашки рвет.

МИЛЕДИ. И много там было народу?

НОРМАН. Да собралось маленько. Оттого-то я к нему и бросился. Не хотел я, чтоб стоял он посмешищем посреди хихикающей толпы!

МИЛЕДИ. Он вас заметил? Узнал, что это вы?

НОРМАН. Мне было не до того. Схватил я его за руку и говорю: «Добрый вечер, сэр, а не пора ли нам в театр?» — причем ласково — ласково, как в минуты, когда он закапризничает. А он ноль внимания. Дрожит. Весь так ходуном и ходит.

МИЛЕДИ. Нельзя было допускать, чтобы публика видела его в таком состоянии.

НОРМАН. Легко вам теперь говорить, уж вы меня простите, ваша милость, мне надо было как-нибудь утащить его прочь, а это непросто при его-то комплекции. Хорошо, тут подошла одна женщина, совсем старушка, под пальто у нее бумазейное платье, но сама на редкость приличная. Она подобрала его одежду и хотела помочь ему одеться. Я рядом стоял, прямо рот разинул. А он женщине говорит: «Спасибо, дорогая, но обычно обо мне заботится Норман. Я бы без него просто пропал». Тут я сказал себе: теперь твой выход, голубчик, — и объявил: «Я — Норман, его костюмер». А женщина — в волосах у нее бигуди — поднесла его руку к губам и говорит: «Ну до чего же вы были хороши в 'Братьях — корсиканцах'!» Он глянул на нее так пристально, с чарующей улыбкой, как он, знаете, умеет, когда хочет понравиться, и сказал: «Спасибо, дорогая, вы уж меня простите. Мне пора удалиться». И побежал прочь.

МИЛЕДИ. Так и сказал: «Мне пора удалиться?»

НОРМАН. Конечно, а я, значит, за ним, в страхе, как бы чего худшего не случилось. Я и не подозревал, что он может так быстро бегать. Бегу за ним и только успеваю подхватывать скинутые вещи — пиджак, жилетку, — а сам думаю, как бы прекратить этот стриптиз. Наконец я его настиг. Прислонился к фонарному столбу. Стоит плачет.

МИЛЕДИ. Где это было?

НОРМАН. Перед Кардомахом. Ну, я без лишних слов, едва соображая, что делаю, отвел его в больницу. Старшая сестра не узнала его, хотя потом сказала, что видела его вчера в «Отелло». Вызвали врача, такого низенького лысого очкарика, и меня отгородили от него ширмой.