Косыгин
Шрифт:
Потом был еще один момент. Когда в узком кругу обсуждали, кто будет первым секретарем вместо Хрущева, Шелепин и Демичев предложили Брежнева. Я говорю: «Ребята, может, я его плоховато знаю, но у меня такое впечатление, что Брежнев не справится». Мне стали возражать, что он был первым в Молдавии, в Казахстане, был председателем Президиума Верховного Совета. Я сказал, что, по-моему, на это место лучше подходит Косыгин. И один из присутствовавших доложил об этом Брежневу».
Как бы ни называть акцию — заговором или подготовкой пленума, — все было отработано заранее. И сосчитаны голоса. В Российском государственном архиве новейшей истории среди документов октябрьского пленума ЦК КПСС хранится заявление Василия Ефимовича Чернышова, первого секретаря Приморского крайкома партии. Обратите
«Президиуму и Пленуму ЦК КПСС!
В связи с болезнью я не смогу принять участие в работе Октябрьского пленума ЦК Считаю, что обсуждаемый на пленуме ЦК КПСС вопрос о смещении Хрущева с занимаемых постов остро назрел. В руководстве партией и страной он создал невыносимое положение и полностью обанкротился. Он стал новым культом личности, подавляет все живое, дезорганизует своими абсурдными действиями успешное развитие страны.
Я одобряю решительные и по-ленински принципиальные меры, принятые президиумом ЦК, который обсудил этот вопрос и внес его на рассмотрение Пленума. Я целиком и полностью поддерживаю принятые президиумом ЦК решения (которых еще нет! — В. А.) и как член ЦК КПСС голосую за немедленное смещение Хрущева с занимаемых постов и исключение его из членов ЦК за грубейшие ошибки в руководстве партией и страной.
…Встретив Косыгина в тот памятный день, 13 октября, Егорычев обратил внимание на его возбужденное, даже приподнятое настроение: «Он рассказывал, как остро и принципиально проходила дискуссия на заседании Президиума ЦК, когда впервые лидеру партии и государства, в руках которого была сосредоточена неограниченная власть, прямо и откровенно высказали все о его поведении и ошибках».
Уточним: пытались высказывать и до этого, но все очень хорошо помнили, чем заканчиваются откровения… Потому-то и стала наша история непредсказуемой. ПослеСталина заговорили о культе личности; после«великого десятилетия» Хрущева — о субъективизме и волюнтаризме; послеБрежнева «замечательное время, в которое мы живем», окрестили застоем… И тот памятный партсуд над Хрущевым был таким смелым, потому что судьи заранее сговорились.
«Чем больше ошибок появлялось у Хрущева, — вспоминал Егорычев, — тем громче расхваливали его газеты и журналы, радио и телевидение. Людей компетентных, принципиальных он недолюбливал, считая, что сам лучше других разбирается во всех проблемах.
А. Н. Косыгину в этой связи было особенно трудно. Занимая должность первого заместителя Председателя Совета Министров СССР, он лучше других видел ошибки и промахи Хрущева. В практической работе старался как-то положительно влиять на дела, не вступая в прямую конфронтацию с Никитой Сергеевичем. Даже со стороны было видно, как Хрущев постоянно подавлял любую инициативу и самостоятельность Косыгина, желая видеть в нем лишь высокопоставленного чиновника-исполнителя. На заседаниях правительства, пленума ЦК (а последние проходили тогда во Дворце съездов в присутствии нескольких тысяч человек) Хрущев не раз бестактно отзывался о своем первом заместителе. И тем не менее не освобождал его, хорошо понимая, что более компетентного, работоспособного и честного человека ему не найти. Поэтому трудился Косыгин тогда, как говорится, со связанными руками.
Освобождение Хрущева вселяло в Алексея Николаевича надежду на то, что теперь он сможет свободно проявить свои способности, полностью использовать накопленный опыт и знания. Косыгин искренне верил, что курс XX и XXII съездов партии на обновление советского общества, курс, от которого Хрущев постепенно отходил, будет продолжен. «А это так важно для будущего страны, — говорил Алексей Николаевич, — так хочется наконец работать в полную силу». Это был искренний всплеск эмоций человека, который более четверти века вынужден был подчиняться чужой воле, создавая о себе мнение как о технократе, далеком от политики. Поэтому его держали в стороне от подготовки октябрьского (1964) Пленума ЦК. Не из-за недоверия. Просто по целому ряду причин Косыгин вне политики многих устраивал больше, чем Косыгин-политик. Тогда ему было 60 лет, на здоровье не жаловался. Так что он имел серьезные основания смотреть в будущее с оптимизмом».
Закончились «великие» десять лет. Если не бросаться в крайности, то и за эти годы было сделано немало доброго. Освобождены из лагерей сотни тысяч безвинных людей. Началось масштабное развитие ряда отраслей и регионов, особенно в Сибири и на Дальнем Востоке. Сделаны шаги к нормализации отношений с Югославией, рядом других стран. Строительство жилья… Как бы ни издевались столичные акулы пера над «хрущобами», для тех, кто выбирался из подвалов, мазанок, коммуналок в отдельную квартиру, в московских, самарских, донецких «черемушках», это было настоящей радостью. По себе знаю.
И вместе с этим сплошные завихрения в политике и экономике. Возврат к совнархозам в определенной мере был необходим, но не за счет полной ликвидации отраслевого управления. А бредовая идея разделения партии на промышленную и сельскую?! Да и не только партии, а всей системы управления. Появились облисполкомы промышленные и сельские. Даже на Украине, где Хрущев повсеместно расставил свои кадры, он терял поддержку.
«О том, что пленум собирается снимать Хрущева, я знал раньше, — вспоминал Иван Павлович Казанец. — Сначала со мной переговорил, прощупав почву, Подгорный, потом Брежнев: «Знаем, что и у вас много разногласий». Я и сам не раз высказывал Хрущеву свои замечания. Скажем, о том, что не надо урезать приусадебные участки сельским врачам, учителям, служащим, ведь люди живут с них. Мы тогда в Совете Министров Украины за один месяц получили 16 тысяч возмущенных писем. Говорю ему об этом при встрече, а он настаивает на своем».
Кто-то верно заметил: Хрущев рассорился со всем обществом. После Новочеркасского расстрела летом 1962 года он потерял рабочих; тогда об этих событиях не писали, но говорили люди много. Теперь терял крестьян и сельскую интеллигенцию, еще раньше настроил против себя ученых, людей искусства, кроме кучки придворных летописцев и «подручных партии» — этой формулой он думал осчастливить журналистов.
О самом пленуме рассказано так много, что, кажется, и добавить нечего. Но несколько деталей, о которых авторы воспоминаний то ли забыли, то ли сознательно умолчали, стоит напомнить.
Пленум открыл Брежнев. В официальной стенограмме его выступление заняло ровно десять строк; в неофициальной — около двух страниц.
«Товарищи! В связи с поступающими в ЦК КПСС запросами о возникших неясностях принципиального характера по вопросам, намечаемым к обсуждению на Пленуме ЦК КПСС в ноябре с. г., а также по вопросам, связанным с планированием развития народного хозяйства страны на новый период, Президиум ЦК КПСС счел необходимым обсудить эти вопросы на своем заседании 12 октября», — так говорил Леонид Ильич, немного путано, потому что сильно волновался.
«В ходе обсуждения на заседании членами Президиума, кандидатами в члены Президиума и секретарями ЦК стали подниматься и другие важного значения вопросы, особенно о ненормальной обстановке в работе в Президиуме ЦК. Было признано неотложным и необходимым обсудить возникающие вопросы в присутствии т. Хрущева на заседании Президиума ЦК КПСС 13 октября с.г.
Президиумом ЦК было поручено мне и т.т. Косыгину, Подгорному и Суслову связаться по телефону с т. Хрущевым, передать ему сложившееся мнение в Президиуме и решение с предложением ему прибыть на заседание Президиума ЦК 13 октября» (РГАНИ Ф. 2. Оп. 1. Д. 75. Л. 1–2).