Кот, который любил Брамса
Шрифт:
– Мышь, – беззвучно шепнул Квиллер Розмари.
Он на цыпочках обошёл вокруг бара и открыл шкафчик. Оттуда выскочил крохотный серый комочек, и Коко бросился вдогонку.
– Пусть бежит, – сказал Квиллер. – Вот он!
В шкафчике оказался чёрный с золотом сейф с наборным замком.
– Вот только как мы его откроем?
– Давай позовем Ника.
– Ник и Лори будут завтра на панихиде. До завтра сейф может и подождать. Поехали домой есть индейку.
Они купили «Пикакский пустячок» и обнаружили, что посвященный Фанни некролог занимает всю первую полосу. Не
По дороге в Мусвилл Розмари прочитала его вслух, и Квиллер назвал текст шедевром умолчания и цветистости.
– Такие некрологи писали в девятнадцатом веке. Ох, встретиться бы мне со здешним издателем! Это не так-то просто – написать целую страницу и ничего не сказать.
– Но здесь нет фотографии.
– «Пустячок» до сих пор не признал изобретение фотоаппарата. Прочитай ещё раз. Просто ушам своим не верю.
Заголовок был очень прост: ВЕЛИКУЮ ЛЕДИ ПОЗВАЛИ ДОМОЙ.
Розмари стала читать:
– «Удостоенная наград за хорошо прожитую жизнь, не испытав мук увядания, печали расставания или страданий недужного, счастливая сознанием, что по мере сил завершила свой труд на благо человечества, Фанни Клингеншоен, достигнув преклонных восьмидесяти девяти лет, в полночные часы в своей резиденции в центре Пикакса уснула тем сном, от коего уже нет пробуждения. В те несколько кратких мгновений, когда дом её посетила Смерть, она покинула обитель радости и счастья, смежила очи, улыбнулась, и мерцающая свеча её жизни погасла, погрузив весь Мускаунти в такой мрак, какой редко – если вообще когда-либо – окутывал нас в подобные мгновения.
Никакое перо не в состоянии описать, сколь великую потерю понесло наше общество в тот момент, когда тонкие холодные пальцы Смерти сжали сердце той, что вдохновляла своих соотечественников – вдохновляла столько лет! – своими многочисленными достоинствами, энергией, выдержкой, изысканным вкусом, культурой, прямотой, силой характера и щедростью.
Рождённая Септимусом и Адой Клингеншоен почти девять десятилетий назад, она была внучкой Густава и Минни Клингеншоен, которые храбро отправились в это дикое тогда место, чтобы улучшить социальные условия тяжкой жизни первых поселенцев.
Хотя дух её и покинул нас, её присутствие будет ощущаться в субботу утром, в одиннадцать часов, когда множество наших сограждан, представителей всех слоёв нашего общества, соберутся в пикакской школе, чтобы отдать дань уважения женщине, чьи замечательные качества и скромное достоинство известны всем. Вся деловая активность Пикакса замрёт на два часа». Не понимаю, что тебе здесь не нравится, – удивилась Розмари. – По-моему, прекрасно написано – очень искренне и на редкость трогательно.
– А по-моему, чушь, – возразил Квиллер. – Фанни бы просто стошнило.
«Йау!» – отозвался Коко с заднего сиденья.
– Вот видишь, он со мной согласен.
Она только фыркнула:
– Откуда ты знаешь, «да» это
Подъехав к дому, они услышали звонки спрятанного в кухонном шкафу телефона, тщетно пытавшегося обратить на себя внимание абонента.
– Привет, – услышал Квиллер голос, который просто не выносил. – Моя красавица у тебя? Это твой старый друг, Макс Сорэл.
Квиллер ощетинился;
– У меня их несколько. Какая из них твоя?
После разговора с Максом Розмари стала мрачной и отчужденной. Наконец она заговорила:
– Мне придётся уехать домой завтра, сразу после панихиды.
«Йау!» – заявил Коко громче обычного, и в этом кошачьем возгласе звучало столько радости, что Квиллер и Розмари растерянно посмотрели на него. Кот сидел на камине, слишком близко к стаффордширскому кувшину. Один взмах хвоста – и…
– Давай-ка переставим твой кувшин в безопасное место, – предложил Квиллер. – Макс чем-то расстроил тебя? – поинтересовался он.
– Он решил выкупить мою долю и продолжать заниматься рестораном. Из-за этого я и нервничаю.
– Тебе он, видно, не слишком нравится?
– Меньше, чем он думает. Потому я и нервничаю. Пойду, пожалуй, погуляю по берегу и подумаю.
Квиллер обеспокоено смотрел ей вслед. С некоторой неохотой он признался себе, что отъезд Розмари в Торонто не слишком его огорчает. Он чересчур долго пробыл холостяком. В его возрасте трудно приспосабливаться к строгой диете и стаффордширским безделушкам. По настоянию Розмари он отказался от трубки и теперь частенько скучал без «Гроут энд Будя», несмотря на попытки уговорить себя. Она была привлекательна, ему нравилось её общество, когда он уставал от одиночества, но временами его тянуло к женщинам помоложе. В их компании он чувствовал себя живее и остроумнее. У них с Розмари было разное чувство юмора, и ещё меньше она понимала Коко. Относилась к нему как к обычному коту.
Охлаждение их отношений было только одной стороной этого неудачного отпуска. Две недели дискомфорта, загадок, огорчений, не говоря уже о чувстве вины: он не написал ни строчки для задуманной книги. Не наслаждался по вечерам музыкой, не гулял подолгу по берегу, не валялся на песке с хорошим детективом и не обращал достаточного внимания на закаты. А теперь лето подходит к концу. Даже если душеприказчики не выставят его вон, всё равно надо уезжать. Кто-то вломился к нему в дом. Кто-то варварски убил человека. В любой момент из леса может появиться этот охотник за кроликами.
В доме было тихо, и Квиллер слышал топот маленьких лап. Коко забавлялся со своей игрушкой из кошачьей мяты, которую выкопал из какого-то дальнего угла. Он поддавал её лапой и гонял по всему полу, потом бросал, хватал передними лапами, отбивал сильными задними, подбрасывал в воздух и взвивался следом.
Квиллер наблюдал за игрой.
– Коко идёт по правому краю… он под мячом… взял его… бросает второму… хватает на лету… упал, но поймал мяч… быстрый хук… обманный прыжок налево…
«Мяч» исчез под диваном. Коко вопросительно посмотрел на то место, где он проскользнул под оборкой чехла. Диван был низкий, пролезть под него могла только Юм-Юм.