Кот, который всегда со мной
Шрифт:
И конечно, не кто иной, как Дженис, надоумила меня позвонить Марти Голдштейну.
— Он показался тебе таким разумным, — напомнила она. — Так почему бы не выслушать, что он скажет?
Поэтому я позвонил Марти, рассказал, какой Нортону был поставлен диагноз, какой он теперь вялый и сколько потерял веса. И ждал услышать в ответ: «Извините, ничего нельзя поделать. Вашему коту осталось жить не больше часа». Но вместо этого он сказал:
— О, никаких проблем. За день приведем все в порядок.
— Неужели? — опешил я.
— Не волнуйтесь. Пожалуйста, позвоните своему ветеринару и попросите прислать по факсу копию анализа крови. Дам вам кое-какие средства и травы для Нортона. Будете следовать инструкциям — они не сложные — и все придет в норму.
—
— Дадите состав и на следующий день позвоните, расскажете о своем впечатлении.
Так я и сделал: позвонил Турецкому и попросил выслать Марти факс с результатами анализа крови Нортона, что тот и сделал. И на следующий день получил набор лекарств — четыре или пять каких-то снадобий, плюс травы. И все это надо было давать Нортону при помощи пипетки.
Не очень я верил в результат, но делал все, что предписывали инструкции. На пузырьках были наклейки с напечатанными словами, которые тогда для меня ничего не значили: «почечное», «печеночное», «гландулярное». Я выполнял все, что от меня требовалось, и Нортон принимал лекарство с покорностью, с какой в последнюю неделю принимал все остальное.
Дженис свидетель — она не даст мне соврать, — когда я проснулся на следующее утро, Нортон громко мяукал на кухне, требуя еды. Я стал кормить его, как обычно, но прервался и с удивлением посмотрел на кота. Он не только проголодался — он ел с большим аппетитом. Проглотив все до последнего кусочка, он принялся бегать по гостиной нашего дома в Саг-Харборе, словно помолодел и стал котенком.
Маленьким котенком.
Маленьким, здоровым котенком.
Я взбежал наверх, растолкал Дженис и сообщил, что Нортон не только двигается, но двигается так, как не двигался в последние годы. Она хотела тут же спуститься, чтобы убедиться самой, но не успела, потому что, как вы уже догадались, кот вприпрыжку прибежал в спальню и вскочил на кровать. И выглядел он вполне счастливым. Я тут же схватился за телефон и позвонил доктору Марти.
— Осмелюсь думать, вы знаток в своем деле, — объявил я.
— Предстоит еще очень много работы, — ответил он. — Давайте назначим встречу, и вы привезете показать мне Нортона.
Я ответил так, как того требовали обстоятельства, — другого ответа быть не могло:
— Слушаюсь, сэр. Как прикажете.
Через несколько дней я повез Нортона в Саут-Сейлем на прием к холистическому ветеринару.
Мы прошли в смотровую Марти. На ветеринаре был его обычный нелепый наряд (в тот день, кажется, куртка, расписанная чудными тропическими зверями). Нортон к этому времени успел вполне оправиться и превратился в прежнего самоуверенного, бесстрашного и любопытного кота. Пока мы ждали Марти, Нортон все, что можно, облазил, обследовал каждый уголок. Ветеринар вошел, взял его на руки, погладил, заговорил, как со старым знакомым. Так продолжалось несколько минут, и я заметил, что кот сразу к нему проникся и успокоился. Тогда ветеринар опустил его на пол и обратился ко мне. А заговорил он о почечной недостаточности, но от его слов я не разнервничался и не пришел в уныние. Он толковал о болезни, как если бы она была абсолютно нормальным и естественным этапом жизни (что, конечно, соответствует действительности) и чем-то таким, чего не следует бояться. Уверил меня, что у Нортона был начальный этап развития почечной недостаточности, но во всем остальном кот здоров. А затем совершил нечто неожиданное: предсказал, какие стадии пройдет Нортон к естественному концу, если недуг будет развиваться. Объяснил, что перспектива такова: со временем, когда почки начнут серьезно отказывать, кот сделается сонливым, потом еще сонливее, растеряет энергию и будет больше дремать.
— Наконец он отключится, впадет в кому и умрет. — Марти поднял голову. — Когда настанет срок, смерть будет легкой и безболезненной. Поверьте, если бы можно было выбирать причину смерти, стоило бы предпочесть почечную недостаточность. — Ветеринар вздохнул. — Ну вот, я хотел, чтобы вы поняли, с чем мы имеем дело. Думаю, чем больше вы знаете,
Хотя он говорил о смерти — пусть не моей, но самого близкого мне существа, — мне стало легче. Я успокоился и приготовился принять то, что в будущем предстояло принять. Его слова напомнили мне о смерти отца. Отец хотел умереть дома — у него был рак — и мы были рады, что в наших силах выполнить его желание. Последние несколько дней жизни он провел в своей спальне, а рядом почти все время находилась замечательная сиделка из хосписа. За несколько дней до смерти отца она поговорила со мной, братом и матерью и объяснила, что должно произойти. Описала процесс, которому мы станем свидетелями, — процесс умирания, как он будет протекать физически. Сказала: когда настанет время, мы заметим, что отец успокоится, на лице и в глазах появится удовлетворение. Именно это имеют в виду люди, когда говорят об ореоле или свечении вокруг умирающих. Она заставила нас прикасаться к нему, пока он был жив и когда умер, чтобы мы убедились, что в смерти нет ничего страшного. Утешительные слова, главным образом потому, что искренние. Когда момент настал, меня рядом с отцом не было. Мы с Дженис ездили за продуктами, а когда вернулись и ставили машину в гараж, вышли мать и брат и сказали, что отца больше нет.
Если честно, в глубине души я даже обрадовался, что не присутствовал при последних минутах. Остался горький осадок, что в этот момент меня не было с родными, но не буду лукавить — я боялся вида смерти. Не хотел, чтобы она так близко коснулась меня. Немалая часть во мне стремилась отстраниться, потому что тогда необязательно принимать факт существования смерти. О, я сознавал, что смерть — объективная данность, не собирался этого отрицать, но не хотел подпускать ее к себе.
И теперь от слов нашего нового ветеринара мне стало легче, и я подумал, что он совершенно прав. Но настало время действовать, и я хотел узнать, что он собирается сделать для Нортона.
Марти сказал, что повторит анализ крови, поскольку ему требуется более углубленная и расширенная картина показателей. Я ответил, что согласен, но проблема в том, что Нортон категорически отказывается сдавать кровь, пока его не накачают успокоительными. И торопливо добавил, что мой кот идеален во всех отношениях, кроме этого. Марти заверил меня, что трудностей не возникнет.
— Вы не понимаете, — возразил я. — Я-то уж знаю своего кота — добрейшее в мире животное, честное слово, но ни за что на свете не позволит взять у себя кровь, без того чтобы не устроить что-то вроде боев без правил.
Марти кивнул, пропустив мимо ушей мое предостережение, и снова взял на руки кота. Стал нежно с ним говорить — не на кошачьем языке, не подумайте, — ласково поглаживал, что-то шептал и через несколько секунд велел неизвестно откуда взявшейся сестре приготовить шприц. Я покачал головой, ожидая самого худшего. Марти взял шприц, что-то прошептал Нортону, посмотрел ему в глаза и воткнул иглу. Кот даже не моргнул. Не мяукнул, не сделал попытки оцарапать. Ответил ветеринару доверчивым взглядом и позволил взять кровь.
Я не верил своим глазам. Пришла в голову мысль, уж не игрушечный ли это шприц из тех, что покупают на хэллоуин, и не имею ли я дело с шарлатаном. Но затем заметил, как кровь наполняет маленький пузырек, и понял, что стал свидетелем чего-то совершенно необычного. Примерно через год эта сцена повторилась с моим приятелем Полом. Нет, Марти брал кровь не у Пола, а у его ненормального золотистого ретривера Бадди. У Бадди, этого собачьего неврастеника, была несносная привычка целый день заливисто брехать, и по сравнению с тем, что вытворял он, шприцефобия Нортона казалась детской забавой. Когда на сцене появился Марти с иглой, Пол предупредил ветеринара: шансы пятьдесят на пятьдесят — Бадди способен откусить его дурную голову. Марти только отмахнулся, посмотрел псу в глаза и сделал, что требовалось. Когда все кончилось, Бадди, по словам Пола, пребывал в состоянии полной завороженности и был готов на все, только что не чистил Марти ботинки и не дал ему на чай двадцать долларов.