Котики & Детектив

Устинова Татьяна

– Ни в коем случае! Совсем наоборот, дело пошло так, что шансы на его успешный исход резко выросли.

– Расскажете? – Мне было интересно, как повернулась эта история.

– Да с удовольствием! – Громов в трубке хохотнул. – Вы помните, я говорил, что обвинение строится на показаниях трех тайных свидетелей, которые якобы получали от моего подзащитного наркотики и утверждали, что могут опознать кота?

– И что? Не опознали? – Я торопился узнать необычный сюжет.

– Да опознали, но толку-то… С котом этим все пошло наперекосяк. Сначала в зооуголке, куда

его отправили на передержку, случилась какая-то локальная авария, помещение временно пришло в негодность, и работники разобрали животных по домам. Кота забрала директриса. И представляете? Из ее квартиры он пропал.

– То есть как пропал? Сбежал? Был украден? – Я честно пытался понять.

– Ну тут комическая история. Сосед директрисы услышал за стеной кошачьи вопли. Решил почему-то, что животное орет от голода. Разбил окно – у них квартиры на первом этаже – и забрал кота к себе, чтобы накормить. Хозяйка вернулась, увидела, что в окне дыра, а кот пропал, и кинулась его искать. Это же не просто кот, а вещдок, в случае утери которого ответственных за его хранение следует наказать.

– Попала тетка, – посочувствовал я.

– Она тоже так подумала. Да и у меня, признаться, сердце упало, ведь утрата данного вещественного доказательства лишает защиту возможности провести следственный эксперимент – проверить, мог ли кот действительно переносить запрещенные вещества.

– То есть теперь вашему подзащитному уже не помочь?

– Наоборот! Ведь кот нашелся, сердобольный сосед вернул его директрисе зооуголка в целости и сохранности. Правда, слова о том, что невозможно было выносить жуткий вой голодающего зверя, ее не разжалобили, тетка обратилась в полицию, и теперь парню придется ответить по статье 167-й…

– Умышленные уничтожение или повреждение имущества, – машинально перевел я. И встревожился: – Он повредил кота?!

– Да нет, всего лишь окно, но это уже другая история. По нашему делу важно вот что: вещдок оказался совсем никудышным!

– Как это понимать?

– А так, что кот – абсолютный балбес! От него даже сам Куклачев ничего не добился бы. Ходатайство защиты суд удовлетворил, и следственный эксперимент провели. О, это надо было видеть, – Громов захихикал. – Если пожелаете, пришлю вам видео. Смешнее любой комедии! Ошейник на котика кое-как нацепили, но никуда он в нем не пошел, упал на бок, катался, извивался, пытался его содрать. Едва не придушил себя, зацепился за застежку, чуть коготь не вырвал. К ограде его силой подвели, буквально мордой тыкали в тот лаз – нет, не полез туда, дернул вдоль забора, только его и видели! – Адвокат уже откровенно хохотал. – Короче, дисквалифицировал себя кот как орудие преступника-наркоторговца!

– С результатом этого следственного эксперимента защита сможет опровергнуть доводы обвинения, – сообразил я.

– Да! А поскольку ранее никакие доказательства того, что кот действительно служил прямым орудием преступления, не были зафиксированы, дело нужно прекращать, – радостно подтвердил адвокат. – Так что, как говорится, всем спасибо, все свободны! А подзащитный мой, пока шло следствие по делу о наркотиках, свой первый срок отсидел с лихвой, так что выйдет парень на волю, и все у него будет хорошо.

– А у кота? – настойчиво спросил я.

– Что – у кота? – сбился адвокат.

– Кота из заключения выпустили? Из зооуголка, я имею в виду?

– Так он же сбежал! Еще когда эксперимент проводили!

– Ясно. – Я еще не понял, хорошо это или плохо.

Судьба несчастного кота, ни за что попавшего под обвинение в содействии наркоторговле, меня почему-то тревожила. Наверное, потому, что мы в ответе за тех, кого приручили. Мальчишке, которого поведение кота во время следственного эксперимента спасло от нехилого срока, вообще-то следовало позаботиться о четвероногом друге.

Я понял, что не могу этого так оставить…

Алексей Московкин

В первый раз в дверь позвонили, когда мы все были очень заняты. Я держал кота, Эдик – трафарет, а сестра орудовала то поролоновой губкой, то зубной щеткой. Бритвенный помазок показал себя неподходящим инструментом: промазать им густую шерсть не получалось, мех становился рыжим только сверху, оставаясь белым у корней.

– Уж очень ты, Толстой, волосат, – ворчал Эдик, пытаясь удерживать картонку с фигурной прорезью на одном месте, чтобы пятно было четким, а не предательски размазанным.

– Спокойствие, товарищи! Это уже не хна, а очень стойкая краска, ее надолго хватит, повторять процедуру придется через полгода, не раньше, – успокаивающе проворковала Анька и отступила на шаг, рассматривая дело наших рук.

Дверной звонок сообщил, что еще кто-то хочет присоединиться к нескучной компании.

– Не открываем! – испуганно прошептал Эдик. – Сидим тихо, молчим, как мышки!

– Как кошки, – тоже шепотом поправил его я, погладив Толстого по сухому и чистому участку спины у самого хвоста.

Кот у нас теперь был не трех-, а четырехцветный: на белые участки мы наляпали рыжего. Получилось красиво.

– Смываем через пять минут, – напомнила Анька. – Шерстинки тоньше, чем волосы, пяти минут должно хватить.

Второй раз в дверь позвонили, когда мы снова были заняты!

Я опять держал кота, а Эдик – насадку душа, аккуратно поливая Толстого так, чтобы вода текла ему на холку, а не в глаза. Анька привычно ловко массировала кошачью шерсть, вымывая стойкую краску.

– Не открываем! – опять сказал Эдик.

А «сидим тихо, молчим» не стал добавлять, потому что кот, недовольный водной процедурой, ревел на одной ноте пугающим утробным басом.

В третий раз в дверь позвонили, когда Анька уже выпутала кота из толстого махрового полотенца и он убежал под шкаф, где принялся яростно вылизываться, поглядывая на нас обиженно и сердито.

Я объяснял ему, что мы не просто мучаем его, новый окрас – надежный способ замаскироваться и не позволить кому-либо догадаться, что этот черно-серо-бело-рыжий красавец – тот самый трехцветный кот, который был скомпрометирован как инструмент наркоторговца.