Коварная бездна

Сестры прибыли в Спарроу в 1822 году на борту принадлежавшего пушной компании судна «Леди Астор», которое вскорости затонуло прямо на выходе из бухты.

Они стали одними из первых поселенцев города, недавно основанного на тихоокеанском побережье штата Орегон. Девушки спорхнули с трапа подобно тонконогим птицам и ступили на новую для себя землю. Вьющиеся золотисто-каштановые волосы, нежная фарфоровая кожа – они были красивы. Слишком

Однако жители города решили, что все не так просто: они объявили сестер ведьмами, склоняющими мужчин к прелюбодеянию при помощи колдовства.

В конце июня, когда луна была лишь тонким осколком в затянутом тучами небе, к лодыжкам сестер привязали камни и сбросили их в океан сразу за мысом. И сестры опустились на дно – так же, как корабль, который привез их в Спарроу.

На зеркале в моей комнате прикреплена черно-белая фотография двадцатых годов прошлого века: женщина из бродячего цирка плавает в большом чане с водой. Светлые волосы развеваются, ноги спрятаны под искусственным русалочьим хвостом. Ткань – серебристый металлик – выглядит как чешуя. Женщина хрупка и ангелоподобна. Ее губы плотно сжаты – наверное, перехватило дыхание в ледяной воде. Рядом стоят несколько мужчин. Уставились, как на настоящую русалку, поверив в маскарад.

Я думаю об этом фото каждую весну, когда в городе вновь начинается шумиха, – все только и говорят о трех сестрах, которых утопили на выходе из бухты, сразу за островом Люмьер, где живем мы с мамой. Сестры представляются мне похожими на эту русалку из цирка – вот они колышутся под толщей воды, прекрасно сохранившиеся, совсем как живые. Боролись ли они за жизнь? Пытались ли удержаться на поверхности или сдались, позволив тяжелым камням утянуть себя на холодное дно Тихого океана?

Над поверхностью воды, между Люмьером и городком Спарроу, стелется промозглый утренний туман. Море спокойно. Я иду к причалу и начинаю отвязывать лодку – двухместную плоскодонку с навесным мотором. Для плавания в шторм или бурю она непригодна, зато для поездок в город и обратно – то что надо. Отис и Ольга, рыжие полосатые кошки, которые два года назад, еще котятами, загадочным образом появились на острове, провожают меня до самой воды и мяукают вслед, будто оплакивая мое отплытие. Каждое утро в одно и то же время я пересекаю бухту, чтобы успеть к началу первого урока – мировая экономика, предмет, который мне никогда не пригодится, – и каждое утро кошки провожают меня до причала.

Пульсирующий луч маяка скользит над островом и на миг выхватывает из тумана одинокий силуэт на обрывистом западном берегу. Это моя мама. Коричневый свитер обтягивает хрупкую фигурку, руки скрещены, взгляд направлен в безбрежный океан. И так каждый день: она ждет того, кто никогда не вернется. Моего отца.

Ольга трется о мои джинсы, выгнув спину и задрав хвост, просится на руки, но у меня нет времени. Я натягиваю капюшон ярко-голубого дождевика, забираюсь в лодку и дергаю за трос, пока мотор не заводится. Сквозь туман я не вижу ни берега, ни Спарроу, но я знаю, что город существует.

Из воды поднимаются высокие пилообразные мачты, похожие на зазубренные мечи, – следы былых кораблекрушений. Если не знать пути, можно налететь на один из полудюжины кораблей-призраков, до сих пор бороздящих эти воды. Подо мной лежат груды искореженного металла – ржавые цепи и обломки корпусов, в пробитых иллюминаторах устроили дома рыбы, снасти давно растворились в соленой воде. Это кладбище кораблей. Но я, так же как и местные рыбаки, которые с легкостью отыскивают дорогу в тумане и выходят в открытое море, могу пересечь бухту с закрытыми глазами. Здесь глубоко: когда-то наш порт предназначался для больших грузовых судов, но теперь здесь можно увидеть лишь небольшие рыбацкие лодки да теплоходы с туристами. Моряки говорят, эти воды прокляты, – и они правы.

Моторка утыкается в пирс. Причал номер одиннадцать, место четыре. Здесь стоит лодка, пока я на занятиях в школе. Большинство моих одноклассников к семнадцати годам получили водительские права и ездят на подержанных машинах, купленных по объявлению или взятых у старших родственников, но мне машина ни к чему. У меня есть лодка.

Я забрасываю через плечо тяжелую холщовую сумку с учебниками и направляюсь вверх по скользкой улице к зданию средней школы Спарроу. Наш город построен на стыке двух хребтов и зажат между морем и горами, поэтому оползни здесь обычное дело. Может, когда-нибудь он полностью соскользнет в море и исчезнет с лица земли, погребенный под двенадцатью метрами воды и ила. В Спарроу нет ни ресторанов с фастфудом, ни сетевых магазинов, ни кинотеатров, ни даже «Старбакса». Городок скрыт от внешнего мира, застрял в ловушке времени. Население примерно две тысячи человек, но каждый год в начале лета количество людей намного возрастает – первого июня в Спарроу устремляются потоки туристов.

Роуз стоит на лужайке перед школой, уткнувшись в телефон, рыжую голову видно издалека. Подруга ненавидит свои кудри – их не укротить: ни в хвост завязать, ни заколоть, – а я вот завидую, мои прямые как солома волосы никогда не выглядят так хорошо, как бы я ни пыталась.

– Обещай, что сегодня от меня не сбежишь. – Роуз делает брови домиком и бросает телефон в сумку, некогда белую, а теперь изрисованную цветными маркерами, – граффити из переплетающихся темно-синих, изумрудно-зеленых и ярко-розовых линий не оставили на ней свободного места. Роуз хочет стать художницей. Она уже сейчас настоящая художница. А после окончания школы собирается уехать в Сиэтл, поступать в Институт искусств. Каждую неделю подруга напоминает мне, что не хочет ехать одна, что мы должны учиться вместе и вместе снимать жилье. Но уже три года я мастерски ухожу от ответа.

Не то чтобы мне не хочется сбежать из этого постылого дождливого города, просто я, по сути, в ловушке. На мне лежит ответственность за маму. Не могу оставить ее одну на острове. Я – все, что у нее есть; единственное, что связывает ее с реальностью. К тому же – пусть это глупо и даже наивно – я тоже надеюсь, что однажды отец вернется. Произойдет чудо, и он появится на причале, будто никуда и не пропадал. Поэтому я должна быть дома.

В следующем году мы окончим школу, и реальность такова, что всю оставшуюся жизнь я могу провести в Спарроу. Застрять здесь навеки.

Что ж, придется мне высматривать будущее в чайных листьях на дне белых фарфоровых чашек, как это делала мама до исчезновения отца. Надо сказать, клиентов у нее было много. Горожане пересекали бухту – порой безлунными ночами и тайно, порой среди бела дня, если вопрос не терпел отлагательства, – усаживались на кухне и, постукивая пальцами по деревянной столешнице, ожидали, пока мама предскажет их судьбу. А потом оставляли на столе деньги – иногда аккуратные стопки, иногда скомканные купюры – и уходили. Мама складывала деньги в банку из-под муки, которую хранила на полке у плиты. Может быть, в этом и мое предназначение: садиться за стол, проводить пальцами по ободку чашки и разгадывать послания, скрытые в хаотичном расположении чаинок на донышке. Мои волосы тоже будут пахнуть ромашкой или лавандой…

Я много раз видела свое собственное будущее: молодой человек, принесенный ветром откуда-то из-за моря, выброшенный на остров. У него горячее сердце, а кожа соткана из воздуха и песка. Мама учила меня расшифровывать листья с пяти лет, и я всегда видела одно и то же. «Твоя судьба на дне чашки», – шептала она, укладывая меня спать. И стоит мне подумать о том, чтобы уехать из Спарроу, как в голове возникает эта картина. Остров меня не отпускает. Это моя судьба.

– Не сбегу? Я и не обещала пойти с тобой, – отвечаю я подруге.