Коварные сентеги
Шрифт:
Братья Низу беззаботно посмеялись над таким признанием и… продолжили флиртовать с новой силой. Словно соревнуясь друг с другом и подначивая на новые победы на любовном фронте.
Но все это считалось второстепенным. На первом плане было скорое общение с уверенно выздоравливавшим сентегом. На третий день, во время завтрака, пациент очнулся. Причем сделал это бесшумно, не открывая глаз, и стал прислушиваться к тому, что творится вокруг. Хорошо, что Кашад накинул заранее следящую структуру прямо на голову болезного и сразу дал знак товарищам, что следует следить за своими разговорами.
Он обвел внимательным взглядом склонившихся к нему людей, после чего вначале хрипом, а потом и жестами одной руки объяснил, что хочет пить. Когда его просьбу удовлетворили, опять стал жестами выспрашивать, кто они такие, откуда, как его нашли и что вокруг происходит. А на все вопросы к нему только болезненно морщился, тыкал на свое горло и с несчастным видом закатывал глаза. Мол, какой из меня сейчас рассказчик? Уж лучше вы о себе все рассказывайте! Не стесняйтесь!
Но тут и опыта Восходящего хватало, чтобы не поддаваться на такие дешевые трюки. Было понятно, что местный удивлен своим спасением и желает узнать все возможное о своих благодетелях. А уже потом, исходя из услышанного, будет строить собственное повествование. Людей такое не устраивало, поэтому Кремон рассмеялся и вроде как дружески, но довольно твердо заявил:
– Ну, нетушки, так не пойдет. Да мы и не спешим никуда, подлечим твое горлышко, выслушаем твою историю со всеми подробностями, сравним с нашими сведениями, а уже после этого и о себе расскажем.
Тогда пациент стал показывать на свои раны: как, мол, меня вылечили? Рассказали о проведенных операциях. С указанием внутренних органов, разорванных артерий, перечислением сломанных костей и использованием медицинских терминов.
Больной настолько впечатлился услышанным, что потерял сознание на полтора часа. И это сильно заинтриговало Кашада:
– Это не от усталости, я наблюдал за его состоянием. Это он от шока отключился, услышав обо всех проделанных нами операциях. Такое впечатление, что он только сейчас понял, в каком тяжком состоянии находится. А это свидетельствует о том, что он сам хороший врач. Или просто не может поверить, что в таких полевых условиях мы его «вытянули».
– Нет, тут что-то другое, – не согласился Невменяемый. – Он наверняка уже простился с жизнью, когда был у рощицы, так что его этим не впечатлить. Мне показалось, что он ошарашен самим фактом излечения именно нами. Уж слишком его зрачки метались от меня к тебе, чуть не выпали вместе с глазными яблоками.
– Увидев нас, он почти не удивился, значит, с людьми общается часто. А если два вида живут бок о бок, то почему врачи не могут уметь лечить сразу оба? Потому что виды настолько разные?
– Вот! Ты сам и ответил на свой вопрос. Насколько я знаю, даже таги с сорфитами подобных врачей широкого профиля почитают за великое чудо. Как правило, это матерые ветераны, проведшие в клиниках и госпиталях не одну сотню лет. Так что в данном случае, как мне кажется, я несколько поторопился. Ошибся… Не следовало рассказывать о наших умениях.
– И как бы ты объяснил его спасение? – логично подметила Риона.
– А никак! Увидели, что дышит, принесли, положили на одеяло. Он ведь колдун, его тело само себя заживлять постепенно начинает. Вот два дня и заживало. А мы только мух отгоняли да по ночам костерком согревали. Чудо? Естественно! Но мало ли какие внутренние резервы включаются в наших организмах в экстренных ситуациях. Зато на нас бы никто и не подумал…
– Если и подумают, то ничего плохого в этом не вижу, – заявил Восходящий. – Ты, наоборот, гордиться такими знаниями должен.
– Да я и горжусь… Но не нравится мне эта его странная скрытность. Гортань ведь у него не повреждена, а посмотри, как изгаляется, чтобы уйти от рассказа.
– Да… не спешит с благодарностью.
– Поэтому! – Кремон для значимости ткнул в небо указательным пальцем. – С этого момента следим за каждым нашим словом. О том, что мы пришли с севера, ни полслова! Попытаемся делать таинственный вид и только намекать, что расскажем об этом позже. А сейчас, мол, просто находимся в пути, меняем место жительства и путешествуем к нашей дальней родне. Будем задавать сентегу вопросы и тщательно анализировать его ответы. Будем ловить его на лжи и несоответствии. Свое положение и крайнюю зависимость от нас он осознает прекрасно, так что кочевряжиться и юлить не станет. К тому же будем его прижимать тем фактом, что ему удалось благодаря нам избежать казни. Да и вообще, со временем намекнем, что его преследователи умерли не сразу и кое-что успели нам поведать.
В общем, программа действий была составлена, роли расписаны и даже продуманы некие условные фразы, после которых якобы случайно можно будет чуточку приоткрыть тайну о себе. Ну и решили постоянно кого-то оставлять при сентеге и разговаривать с ним, не переставая. Иначе ведь может подглядывать и подслушивать остальных своим отделенным сознанием.
Когда пациент очнулся во второй раз, строгий доктор в лице Кашада его демонстративно осмотрел, где надо, придавил, где следует, пощупал пульс и, не обращая внимания на отчаянные вопросительные жесты, произнес:
– Вижу, что есть сильно хочется, и понимаю, что любопытство распирает. Но пока я все о тебе не выясню, не могу назначить дальнейшее правильное лечение и единственно верное питание. Давай рассказывай, чем ты питаешься обычно, как и кто для тебя готовит? Но начни со своего имени, возраста и перенесенных тяжелых заболеваниях.
С минуту сентег смотрел круглыми глазищами на человека, и казалось, он опять провалится в обморок. Но выдержал. Потом зашевелился, показывая на горло и что-то жалостно шипя.
– Только не надо притворяться настолько несчастным! Если уж мы тебя по косточкам собрали, то гортань тем более проверить и признать годной сумеем. Так что говори, не стесняйся.
Сентег подумал, скорбно кивнул своей странной головой и приоткрыл клюв.
– Очень болит, – зашипел он еле слышно. – Мне трудно даже вот так…
– Ничего, слух у меня прекрасный, магически усиленный. Можешь еще тише шипеть, я разберу.
Пациент еще немного подумал, горестно вздохнул, поморщился от боли и приступил к повествованию: