Ковен озера Шамплейн
Шрифт:
Я опустила взгляд на закрывшуюся шкатулку, куда Виктория поместила родовые жемчужины, и глухо ахнула.
– Вестники даров, – поняла наконец я. – Ты все это время носила их в волосах… Прямо в том гребне! Шкатулка, которую ты так усердно прятала под алтарем в кабинете, все это время была пуста. Мама! Это же так…
– Нечестно и рискованно?
– Хитро и поразительно.
Виктория нежно улыбнулась, польщенная.
– Верховная никогда не расстается с тем, что ей по-настоящему дорого, Одри, – она положила шкатулку мне в руки и наклонилась, прижавшись губами к моему лбу. – Однажды и ты сделаешь из этого жемчуга чудесное
Виктория со скрипом приоткрыла шкатулку. На дне, покрытом красным бархатом, зазвенело нечто темное и уже не такое красивое: там перекатывались круглые угольки, в которых было довольно сложно заподозрить тот самый жемчуг. От былого великолепия, чистого и слепящего, не осталось и следа. Жемчужины почернели.
– Всего их восемь. Одна жемчужина – один дар. Каждый из них тебе предстоит освоить. Надеюсь, ты помнишь: стихии, метаморфоз, психокинез, ментальность, прорицание, некромантия, исцеление, сотворение, – перечислила мама, и я закивала, внимательно слушая ее. – Черная жемчужина – невежество, белая – достигнутое мастерство. Они – материнское наставление, напоминающее о предначертанном тебе пути.
Виктория закрыла шкатулку, лежащую на моей заледеневшей ладони, и отстранилась, повернувшись к шкафу так невозмутимо, будто совсем не замечала, какой волной удушающего ужаса меня захлестнуло.
– Мне двенадцать, – хрипло напомнила я. – До начала подготовки ведь еще три года… Слишком рано.
– Твоя практика начнется с завтрашнего дня.
Кабинет матери был огромный, – с вытянутыми витражными окнами, книжными шкафами и гигантским алтарным столом между колоннами, укрытым пунцовым шелком, – но дышать здесь вдруг стало нечем.
– Мама, я не…
– Происходит кое-что очень плохое, Одри, – оборвала меня Виктория, храня ледяное спокойствие, и я увидела, как побелели костяшки ее пальцев, когда она сжала дверцу шкафа, едва заметно пошатнувшись. – Боюсь, очень скоро ты станешь самой молодой Верховной ведьмой в истории ковена, потому что я умираю.
– С первым днем осени! Увы, жителям Нового Орлеана придется отменить праздничное барбекю, до конца выходных не рекомендуется покидать свой дом без экстренной необходимости. Синоптики обещают ослабление ветра с 28 м/с до 23, но дождь не прекратится до понедельника. Будьте бдительны за рулем!
Я разодрала слипшиеся веки и, усевшись, уставилась на абсолютно голую стену с проплешинами известки. Потолочное окно было перегорожено чугунными прутьями, а вместо двери стояла решетка. Я бросилась к ней, услышав звук включенного приемника, и чуть не упала, запутавшись в одеяле. Стряхнув с себя непонятное шерстяное покрывало, я прислушалась к голосу радио и свисту закипевшего чайника, а затем заглянула под койку в поисках своего рюкзака и футляра со скрипкой, пытаясь вспомнить, как именно здесь очутилась. И, главное, где?
Мучительная ломота в теле, простудный жар и вид натертых запястий быстро пригвоздили меня к постели.
Память начала стремительно возвращаться.
– На тебя напали?
Я прислонилась лбом к спинке сиденья и взглянула на насквозь промокшего юношу за рулем, чей значок детектива перекочевал на почетное место у рычага передач.
Молчала я не столько из-за враждебности и обиды, сколько из-за того, что просто не находила сил ответить. Детектив Гастингс, чье имя в моем мозгу переплелось с лихорадочным бредом и матерными словами, повернулся вполоборота, неторопливо ведя машину вдоль затопленной дождем трассы.
– У тебя кровь идет.
Нахмурившись, я приложила пальцы к ноющему виску, не размыкая запястий, скованных наручниками. Подушечки пальцев слиплись, и, поднеся их к глазам, я увидела кровь, которую было так легко спутать с дождевой водой, текущей по лицу.
– Упала, – соврала я, и Коул хмыкнул, выказывая свой скептицизм. – Бордюр скользкий.
– А тот парень, от которого ты бежала, просто помогал тебе подняться, да?
Я дернулась. Слышать из чьих-то уст замечание о моем брате, после встречи с которым люди обычно либо просыпались мертвыми, либо, натолкнувшись на защитные чары, остаток дня не могли вспомнить даже алфавит, было чертовски жутко. Сохранить самообладание оказалось так же тяжко, как и не умереть сегодня.
– Сколько тебе лет? – продолжил расспрашивать Коул.
– Я совершеннолетняя, так что под уголовный кодекс подхожу, не переживай. Уверена, в участке мне обеспечат горячий прием.
– Уже доводилось там бывать?
– Нет. А что, я не похожа на законопослушную гражданку?
Коул свел на переносице брови и отвлекся от дороги, уставившись на меня так, будто пытался просканировать.
– Это был сарказм? – уточнил он с сомнением в голосе. – Иначе не понимаю, как ты всерьез можешь допустить вероятность, что я отвечу «нет» на твой вопрос после того, как обворовала меня посреди улицы.
– Беда-а, – протянула я, качая головой. – Ты хоть одно преступление раскрыл с такой-то догадливостью?
– Пятьдесят пять процентов дел в участке раскрыто именно мной, – пробормотал Коул, снова сосредоточившись на дороге, и я бы соврала, если бы сказала, что ему удалось прозвучать не самодовольно. – Это лучший статистический показатель среди моих коллег.
– Тогда советую не бродить одному по темным переулкам. Никто не любит выскочек.
– Воров тоже никто не любит.
Я поджала губы и, уткнувшись носом в шарф, разорвавшийся при падении, заглушила вырвавшийся кашель. В зеркале заднего вида мелькнули карие глаза: Коул часто смотрел на меня, и я вдруг подумала, что действительно вижу в отражении его глаз тигра.
– Откуда ты?
– Из Нью-Йорка, – соврала я.
– Я ведь все равно узнаю, когда в полиции затребуют твои документы.
– У меня нет документов, – хмыкнула я, не соврав: нельзя было всерьез назвать документами несколько поддельных удостоверений, которые для Рэйчел скомпоновали эмигранты на дешевом принтере.
Мои зубы застучали.
– Замерзла?
Неконтролируемая дрожь, вызванная поднимающейся температурой и мокрой одеждой, не ускользнула от Коула. Оставив без замечаний мои попытки обогреться руками, забравшись в грязной обуви на сиденья, он включил обогреватель. Струя теплого воздуха пришлась очень кстати, но не уменьшила озноб. Зато окна сделались прозрачными, оттаяв: проносящиеся мимо коттеджи завораживали, как карусель калейдоскопа. В какой-то момент контраст зелени и черного неба смешался в одно яркое пятно, и голова у меня закружилась. Волна тепла, прошедшая через наконец отогревшееся тело, рассеяла мое сознание, словно ветер. Голова обмякла и повисла, ударяясь о дверцу.