Козерог и Шурочка
Шрифт:
Лет десять назад как раз за неделю до празднования Дня Победы и произошла эта удивительная история. В то давнее теперь время, мы с соседом привычно сошлись у стёжки: он принёс с собой графинчик с наливкой, я тарелку с закуской. Приняв на грудь граммов по пятьдесят для придания разговору большего смысла, мы стали общаться.
Сидим на природе, беседуем, вокруг жизнерадостно поют птицы, светит тёплое солнце. Настроение у нас – лучше не бывает. И вдруг Дмитрий Николаевич начинает мне жаловаться: мол, много заказов на установку надгробий ветеранам войны, людей не хватает, не справляются, потому как всем родственникам, а особенно престарелым жёнам ветеранов, которые сами на ладан дышат, и их
– Который уже день ломаю над этим голову, – вздохнул он тяжко, качая головой от досады. – Всем угодить хочется, а что делать ума не приложу.
– Может мне подрядиться? – пошутил я и скоро пожалел о своих словах.
– А что, – сразу загорелся хозяйственный Дмитрий Николаевич, – делать тебе в саду всё равно пока нечего. Да и от книг своих отдохнёшь, Антон Павлович Чехов, на что уж был известный писатель, а и тот говорил, что самый счастливый день, когда он не пишет. Мозгам тоже, – он внушительно постучал себя согнутым пальцем по выпуклому лбу, – отдых нужен. Не обижу, хорошо заплачу. Там всего и осталось сорок памятников, дня за три управитесь. Их ставить недолго, разве переезды из деревни в деревню, да это и приятно по такой погоде-то. Ну, так что?
«Может мне и правда согласиться, – подумал я. – Человек он хороший, почему не уважить, да и денег много не бывает. Ну и голова отдохнёт, это уж само собой».
Мы ударили по рукам, закрепив наше соглашение очередным стаканчиком наливки.
Наутро я отправился в общежитие к своему знакомому Олегу Чуняеву по прозвищу Чуня. Он был младше меня лет на шесть, когда-то мы вместе работали на механическом заводе и с давних тех пор поддерживали с ним кое-какие дружеские связи. Чуню я застал лежащим на продавленном диване с закинутыми за голову мускулистыми руками. Он безучастно смотрел красными припухшими глазами в потолок и даже на меня не взглянул.
– У тебя дверь открыта, – сказал я, вобрав быстрым взглядом безутешную обстановку комнаты: пустые ряды бутылок из-под пива и водки и неподвижное тело самого хозяина. – Страдания молодого Чуняева? – спросил я, присев к нему на диван.
Но страдал Чуня, как выяснилось не с похмелья, а оттого что месяц назад его бросила жена Анжела, уйдя с их сынишкой Ромкой к другому мужчине, имеющему в собственности трёхкомнатную квартиру в «хрущёвке».
Страдания были вполне обоснованы, и я лишь сочувственно вздохнул, сразу перейдя к делу. Чуня спокойно выслушал меня, принял холодный душ, и мы уже вместе отправились к нашему общему знакомому Петровичу. Его так все и звали Петрович да Петрович. Он имел старенький грузовой МАЗ, доставшийся ему после распродажи имущества обанкротившегося завода. Там пятидесятилетний Петрович отработал водителем большую часть своей жизни.
Нашего знакомого мы нашли возле заброшенной промышленной зоны. Здесь находился отстойник для грузовых машин, автокранов, тракторов и другой техники. Их владельцы без дела слонялись по площадке в надежде заполучить хоть какой-то заказ.
– Я в деле! – обрадованно заявил Петрович, который уже неделю не был востребован со своим МАЗом. – Парни, дайте я вас расцелую!
Выехали мы из областного центра, чуть забрезжил рассвет, рассчитывая в первый же день успеть установить несколько памятников на близлежащих деревенских кладбищах. Всё необходимое для этого мы загрузили ещё с вечера: стелы с художественными портретами и эпитафиями, подставки под них, цветники, песок, щебень, цемент, арматуру и короткие швеллеры.
Дымчатые облака на восходе, подсвеченные снизу розовым только что пробудившимся солнцем, сказочно блистали. В кабине играла музыка, за окнами проносились смешанные леса, голубые с прозеленью реки, обширные поля и величественные
Дмитрий Николаевич не обманул: сложного в установлении памятника действительно ничего не было, мы управлялись с одним надгробьем в среднем за час. Пока кто-нибудь из местных предупреждал хозяйку или родственников о нашем приезде, мы ехали на кладбище, выгружали стелу, цветник и готовили цементный раствор. Некоторые затруднения возникали, когда могила находилась далеко от входа. Тогда приходилось нести тяжёлую гранитную стелу через всё кладбище, неудобно пробираясь между тесно примкнувшими друг к другу высокими оградами, а то и могучими деревьями с грачиными на них гнёздами, похожими на мрачные чёрные наросты. Но скоро мы и с этим наловчились справляться.
К концу третьего дня у нас остался последний памятник. Петрович нашёл на карте области отдалённую деревеньку Змеёвку, которая располагалась от асфальтовой дороги на расстоянии шестидесяти километров по грунтовке. Туда-то и надо было его доставить. Чтобы сократить путь и тем самым сэкономить солярку и время, мы надумали добираться до деревни полями, краем берёзовых посадок.
Овраг по дороге мы проехали без труда, затем остались позади небольшой сосновый бор и песчаная насыпь, а вот переехать мелкую на вид лужу нам не повезло: забуксовали крепко. Мы и ветки под колёса подкладывали и толстые сучки, и сухой хворост, всё было напрасно.
– Живут же люди в такой глухомани, – с досадой сплюнул Петрович, едва не плача от жалости за свою кормилицу-машину. – Как у чёрта на куличках!
Дело наше действительно было безнадёжно, потому что без трактора машину ни за что не вызволить из трясины. А вокруг на десятки километров отсутствовали даже самые завалящие деревеньки, да и от того села, где только что находились, мы успели уже отъехать километров на пятнадцать. Хотя и тут было не так всё просто: неизвестно, имелся ли в селе вообще трактор? Но просто стоять и ждать когда наступит лето и грязь высохнет сама, таким количеством временем мы не обладали и, посовещавшись, отправились с Чуней назад в село.
Мы шагали довольно быстро, чтобы успеть до темноты, и, наверное, отмахали километров пять, как вдруг услышали далёкий рокот трактора. Он звучал как песнь! Мы замерли, не дыша, прислушиваясь, а потом, не сговариваясь, побежали в ту сторону, на звук мотора. Вылетели за посадки и увидели далеко в поле гусеничный трактор с культиватором. Утопая в податливой рыхлой земле по щиколотки, мы бросились ему навстречу, заполошно размахивая руками.
Разговор с трактористом, мелким мужичком в клетчатой засаленной рубахе нараспашку, в кепке с порванным козырьком и с грязным весёлым лицом был короткий, но деловой. Мы пообещали ему литр самогона, который иногда получали в благодарность за свои труды от простых деревенских жителей. Тракторист без разговоров отцепил культиватор, мы с Чуней забрались к нему в кабину и трактор, взревев мотором, будто танк, наискось, прямо через вспаханное поле уверенно двинулся к машине.
– Пацаны, всё ништяк, – сказал довольный мужичок, глядя на вызволенный им из грязи МАЗ, отпил прямо из горлышка самогона и уехал продолжать нелёгкий свой труд.
В отдалённую деревеньку, в ту самую злополучную Змеёвку, мы попали только к вечеру. Она состояла из десятка домов, раскиданных на пологом холме, заросшем вётлами. Мы разыскали бабушку, старенькую жену покойного ветерана. Тихая старушка показала нам могилу и ушла, сославшись на недомогание.
– Утром будем дома, – мечтал Петрович, размешивая раствор. – Приму душ, сто грамм и наконец-то хоть высплюсь как белый человек.