Кожаные башмаки
Шрифт:
«Ах вы, снеговики мои!» — говорит мама и, обгоняя их, бежит в раздевалку. Ей идти на работу в детскую поликлинику, что напротив Чистых прудов, рядом с белым каменным домом, где по стенам — крылатые каменные звери и зубастые птицы. А заведующую поликлиникой зовут Мина Яковлевна…
— Никто не боится снега в Москве! — топнула ногой Асия. — Никто!
— Такой снегопад, как у нас, даже в Москве не бывает, — пошутил Зианша и добавил уже всерьёз: — Хорошо, когда снегу много. Снега не будет — хлеба не будет. Пропадут озимые, плохо взойдут яровые.
«Может
Смахнула слезу носовым платком и побежала.
Ветер хлестал, сбивал с ног.
Зианша собрал малышей в цепочку, сам шагает впереди, Фарагат позади.
— Цепляйся за Фарагата, Асия!
И Асия — что поделаешь? — прицепилась. Так цепочкой и побежали по улице, оставляя постепенно по одному человеку. Каждого у его дома.
Ветер хлещет, снег слепит глаза, даже собак не видно, не слышно. И всё же чей-то басистый лай вдруг прорывается сквозь вой пурги. Это голос Чулпана! Выскочил он из своей конуры и кинулся искать Асию.
Нашёл и радуется:
«Гав, гав! Держись, Асия, за ошейник — и не заблудишься».
На служебную собаку Чулпан так и не выучился, слишком много у него учителей. Но другом стал настоящим:
«Гав, гав! Шагай смелей, никогда я тебя, Асия, не покину».
Глава сорок третья. Буран
Когда Миргасим прибежал домой, мамы уже не было, ушла на ферму. В буран нельзя скот колхозный без своего глаза оставить. Зуфер пошёл вместе с матерью: можно ли в такой ветер женщине одной по степи идти? Нет, Зуфер маме одной идти не позволит.
Сестрёнке Шакире бабушка велела спешить к Насыровым. Тётя Карима на работе в правлении. Погасят ли дома ребята огонь в печи? Зианша такой рассеянный.
— Иди, иди скорее, — беспокоилась бабушка, укутывая внучку тёплой шалью.
Миргасим тоже схватился за шапку.
— Ты куда?
— Ставни прикрою.
— Это я сама сделаю, мой внук. Если стекло разобьёшь, где теперь другое достанем?
Убежала Шакире, хлопнула дверь за бабушкой. Вот одно окно потемнело, другое, щёлкают задвижки наружных ставен. В комнату будто ночь пришла. Ни щёлочки, ни просвета.
Вернулась бабушка, затеплила фитилёк.
— А на дворе как? Тоже потемнело? Я погляжу.
— Не смей!
— Гусей в дом загоню.
— И близко не подходи к ним, всю птицу распугаешь. Как будем в буран собирать?
— Овцу приведу.
— Ещё что выдумал! Овца тебя хуже волка боится.
Надела бабушка шапку поглубже, завязала платок потуже — и опять во двор, за гусями, за овцой, за курами.
Тревожно блея, мелко стуча копытами, взбежала на крыльцо овца; гогоча, вошли в избу гуси.
«Надо бы за водой сходить, пока не поздно», — решил Миргасим и, чтобы опростать вёдра, принялся ковшом переливать воду в котёл.
Увлёкся делом, не заметил, что бабушка в избу вошла:
— Вот спасибо, милый внук!
— Я за водой схожу.
— Сколько раз повторять?
В трепетном свете фитилька то блеснёт глаз овцы, то вынырнет из темноты красная гусиная лапа. Стучит клювом курица, выбравшись поближе к пятну света на полу, вздыхает овца в тёмном углу. Изба полна таинственным шелестом, топотом, шорохом. По потолку движутся длинные тени.
Бывали и прежде, до войны, бураны по вёснам. Заберётся Миргасим на лежанку, спрячет голову под подушку, чтобы не слышать, как хлопает ставнями ветер, и уснёт, прикрытый отцовским тулупом…
Но тулуп отца мама ещё осенью послала на фронт в подарок бойцам.
«Для чего она это сделала? Зачем? Вот и нечем укрыться…»
Уу-х, и-их! — ударяет ветер в стены.
Хоть бы скорее бабушка пришла! Найдёт ли она в такой буран дорогу от колодца к избе? Вдруг в сугроб провалится? Ведь сама же рассказывала, как дедушка один раз по степи ехал и деревни не нашёл — завертел, закрутил его буран. Ну и решил дедушка: пускай хоть лошадь домой прибежит, если суждено. Распряг, пустил, а сам поставил оглобли, сани опрокинул и залез под них. Замело, занесло эти сани, и потом только по оглоблям люди дедушку отыскали. Он пролежал под санями двое суток и был ещё живой, но пропал с той поры звонкий дедушкин голос…
Вдруг Миргасим вскочил: бабушка-то не заблудится, колодец рядом, а вот как там у себя в избе Фатыма-апа? Брату Мустафе что обещал? А сам и думать о названой сестре своей позабыл. Он тут же оделся, схватил свои грабельки, привязал к ним полотенце с красными концами и вышел из дома.
«Если под снегом окажусь, меня по грабелькам, по полотенцу найдут, откопают, как дедушку».
Снег падал сплошной пеленой, закрывая небо и землю.
Куда идти? Не поймёшь теперь, где правая сторона, где левая.
«А что, если залезть на крышу, осмотреться? Сверху виднее…»
Грабли с красным полотенцем он воткнул в сугроб, сам по стремянке взобрался наверх. А снизу всё сильнее дуло да свистело.
И-и-и! — по-комариному запел ветер и сорвал по-разбойничьи Миргасимову шапку. Шапку с красной звёздочкой! У-у-у! — стонало, плакало кругом.
Миргасим обхватил руками трубу, чтобы ветер не унёс и его самого.
Бух-ух! — и лестницы как не бывало. Ветер свалил её, снег засыпал. А грабельки стоят, и концы полотенца сверкают на ветру, как два праздничных флажка.
Тяжело дыша, бабушка втащила воду в дом. Теперь не страшно: вода есть, пусть бушует непогода — она с внуком своим не пропадёт.
— Миргасим, возьми веник, стряхни снег с моих сапог, я устала.
Никто ей не ответил.
— Миргасим!
А внука и не слышно.
Бабушка заглянула в комнату. При свете фитилька она увидела гвоздь, на котором обычно висели тулупчик и шапка Миргасима. Одежды не было.
«Неужели убежал мальчишка?»
Бабушка снова вышла на крыльцо. За хлопьями снега ни хлева, ни плетня не различишь. Задыхаясь от ветра, который бросал в лицо комья снега, бабушка, охая, спустилась во двор.