Козырь в рукаве (сборник)
Шрифт:
— Спасибо огромное! — до глубины души почему-то тронутая обычной любезностью младшего врачебного персонала, я едва не расплакалась.
Нервы шалят, решила я про себя, отходя от окошечка. Теперь меня окружали не ехидно-агрессивные реплики, а презрительно-недовольные взгляды.
— Все-таки могли бы в очередь встать, — пробубнила не вынесшая молчания публики и моего хамства пожилая одышливая дама, на голове которой возвышался норковый берет, напоминающий спирали нарождающейся Вселенной.
— Проехали, мадам, — огрызнулась я, разряжаясь таким вот нехорошим способом.
— Молодежь! — передернула она
В ее устах это слово прозвучало как неприличное ругательство. От дальнейшего бесполезного диспута меня спасло появление Лены.
Господи, как важное положение меняет людей! Ленка располнела, повесила на нос очки, движения ее стали величавыми. Только улыбка осталась прежней — открытой и живой, естественной, я бы сказала. Она в голубом халате и чепце. Прядки ее коротких темных волос при помощи нескольких невидимок были аккуратно забраны под чепчик. В совокупности с очками это придавало Ленке строгий вид, который можно было бы назвать чопорным, если бы не благожелательно-добродушное выражение ее украшенного природным румянцем лица.
— Бойкова, ты, что ль? — обратилась она ко мне с дружеской фамильярностью. — Что, горло заболело? — пошутила она.
— Лен, — я отвела ее в сторону, к самому окну и понизила голос, — у меня к тебе дело срочное и важное.
— Ну, говори, — с интересом взглянула на меня Ленка.
— У меня человек в машине… раненый.
— Раненый? — насторожилась Ленка. — Как раненный?
— Огнестрельное ранение. Не знаю, насколько это серьезно… Дело сугубо конфиденциальное, — нагнетала я напряжение, — ты не посмотришь? Я отблагодарю!
— Ну ты, Бойкова, даешь! Преступник?
— Жертва.
— Давай его сюда, — скомандовала Ленка, — я к тебе санитаров пошлю.
— Нет, — решительно сказала я, — нужно так, чтоб никто не знал. А то неприятностей не оберешься!
— Да хватит из себя Джеймса Бонда ломать! — насмешливо посмотрела на меня она.
— У вас черный ход есть? — задала я идиотский вопрос.
Ленка кивнула.
— Где?
Она объяснила все диспозиции.
— Жди нас там, — сказала я, гордая тем, что так легко и просто решила проблему с сохранением Ромкиного инкогнито, — пойми, если через регистратуру… Все эти записи… Ну, ты меня понимаешь…
Ленка опять кивнула.
— Здесь точно нет никакого криминала? — озабоченно спросила Ленка.
— Зуб на холодец.
— Ладно, жду.
Ленка исчезла за той же дверью, из которой появилась, а я побежала к машине.
— Давай, — скомандовала я Виктору, — как можно естественнее.
Он ответил на мои суетливые действия и вздорную фразу недоуменным взглядом. Мы подхватили Лютикова, так и не пришедшего в сознание, и понесли-потащили к черному входу. Нам пришлось обогнуть здание больницы. Логинова ждала нас за выкрашенной в серый цвет стальной дверью.
— О, боже! — воскликнула она, увидев перемещавшегося исключительно благодаря нашей помощи Лютикова.
Его мотающаяся голова могла впечатлить кого угодно.
— Быстро к лифту! — Эмоции у Ленки сменились трезвой оценкой обстановки.
Мы загрузили Лютикова в лифт. Поднялись на третий этаж.
— Сюда. — Ленка уже отпирала белую дверь, расположенную слева, в закутке.
Направо шел широкий гулкий коридор. Словно сквозь туман различала я голоса людей. При выходе из лифта я краем глаза посмотрела в этот казавшийся мне просто огромным коридор: белые силуэты врачей и медсестер, медленно передвигающиеся фигуры больных в халатах, густые полосы дневного света на полу, открывающиеся и закрывающиеся двери палат и перевязочных…
Мы втащили Лютикова в комнату, разделенную на два отсека ширмой из натянутых на деревянную раму простыней.
— Сюда его, — приказала Ленка, зайдя за ширму.
Мы опустили Лютикова на кушетку, расстегнули пальто.
— Снимайте, только осторожно, — Ленка уже готовила инструмент.
— Лен, — заныла я, — он не умрет?
— Молчи, Бойкова! — прикрикнула она.
Сняв с большим трудом с Лютикова пальто, мы застыли рядом с кушеткой.
— Ты что, не видишь, у него плечо повреждено, — усмехнулась Лена типичной для знающего хирурга усмешкой, — что же вы, не рассмотрели?
Я не стала докладывать ей, что не было возможности серьезно заняться Ромкой, так как наши мозги решали более, не побоюсь это сказать, важную задачу — как выбраться живыми из опасной гонки. Ведь ежели бы мы погибли от руки того снайпера из «копейки», неизвестно, где бы сейчас находился наш друг.
— Ага, — облегченно вздохнула я, рассматривая рану безо всякого физиологического страха или отвращения. Словно она и только она являлась единственным доказательством взрывчатой силы информации, которой располагал Лютиков.
— Кладите его сюда, — Ленка указала на широкий стол, — и идите за ширму. Я сама справлюсь. У него болевой шок.
Мы повиновались доктору. Сидя на стульях возле покрытой салфеткой тумбочки, я втягивала ноздрями стерильно-йодисто-хлорный воздух больницы. Жаль, что курить нельзя. Мы слышали треск раздираемой материи, ледяное позвякивание инструментов, постанывание Ромки, Ленкины вздохи и ее же «так-так». Не знаю, как «пуленепробиваемый» Виктор, а я основательно взмокла. Вот ведь куда может завести работа папарацци, с внутренней усмешкой подумала я. Виктор непонимающе посмотрел на меня, нашла, мол, время улыбаться. А улыбалась я оттого, что теперь знала — Лютиков останется жив. Это, можно сказать, была чистая радость за такую же смертную тварь, какой являлась и я сама. Каким был и неподвижно сидящий возле меня Виктор, и даже Ленка, казавшаяся мне минутой назад почти волшебницей. Хирурги всегда представлялись мне людьми не от мира сего, хотя они только и делали, что копались в человеческих внутренностях, удаляли опухоли, резали живую плоть и зашивали. Что может быть натуралистичней? Но именно в силу этого хладнокровного копания и зашивания они выглядели этакими прометеями или гефестами благодаря своему таланту и искусству в умах и сердцах людей.
Мне почему-то хотелось так думать, и я думала, чувствуя неудержимое приближение дремы. Да, еще минута — и я засну. Я зевнула и снова улыбнулась. Вконец озадаченный Виктор тоже… улыбнулся. Наверное, для того, чтобы не чувствовать себя дураком. Или это блаженное выражение моего лица так на него подействовало? Смогло высечь божью искру из этого гранита? Теперь уже себя я склонна считать Прометеем. Каково это — быть прикованным к скале… Где-то в глухой Скифии… Ревет ветер и… орел…
— Пулю я удалила, — раздался бодрый голос словно с небес, — кость не задета. Эй, Бойкова, не спи — замерзнешь!