Козырь в рукаве (сборник)
Шрифт:
— А я и не сплю! — встрепенулась я.
Неземной голос оказался Ленкиным сопрано. Она стояла перед нами собранная и строгая.
— Он еще под действием анестезии. Очнется, дайте ему обезболивающее. И перевязки — два раза в день. У вас есть где?..
— Найдем, не волнуйся, — с энтузиазмом отозвалась я.
— Я за него, — ткнула большим пальцем через плечо Ленка, — волнуюсь! Берите его и…
Она улыбнулась.
— Лена, ты так меня выручила! — бросилась я ей на шею, когда Виктор скрылся за ширмой.
Я достала из кармана пять десятидолларовых бумажек и сунула в карман ее халата.
— Ты что, Бойкова! — покраснела и отстранилась она. — Я не за это…
— Купишь детям «Милки уэй», — засмеялась я.
Она попробовала всучить мне доллары обратно, но теперь уже я возмутилась и даже рассвирепела.
— Бери, а то в окно выкину! — пригрозила я.
— Тихо ты!
— Не знаю, как тебя и благодарить, — с чувством сказала я.
— Уже отблагодарила, — вздохнула Ленка, — ну что мне с тобой делать?
— Да перестань! Ты же не обязана…
— Слушай, прямо какой-то «Военно-полевой роман», — усмехнулась она, — где хоть вы этого нашли? Может, теперь по совместительству еще и над заблудшими душами опеку несешь?
Я знала, что Ленкина ирония такая же острая, как и скальпель, которым она привыкла орудовать.
— Это наш, Лена, коллега, — серьезно и даже торжественно сказала я, — а барахло на нем для конспирации.
— А я наклоняюсь и удивляюсь, — засмеялась она своей рифме, — что это от него не пахнет. От бомжей-то, сама знаешь, как несет! Щетины нет… А на лице словно клей резиновый высохший…
Скорее всего это и был резиновый клей, при помощи которого Лютиков искусственно, но не слишком искусно состарил себя.
— Не поднаторел товарищ наш еще в вопросах конспирации, — с наигранным сожалением ответила я, — но ничего, у него еще все впереди!
— Ой, Ольга, сколько я тебя знаю, ты все такая же смешная!
— Работа… — выразительно вздохнула я, — на психику действует! — Я покрутила пальцем у виска.
— Ладно, — махнула она рукой, — у меня времени в обрез, — она озабоченно взглянула на часы.
Мы прошли с ней за ширму. Лютиков лежал бледный и осунувшийся. Я помогла Виктору надеть на Ромку пальто и снова принялась благодарить Ленку.
— Смени пластинку, Бойкова, — со снисходительной иронией посмотрела она на меня.
— О’кей. Если что, звони.
— Ты тоже звони. Если консультация нужна да и так просто…
Подхватив нашего больного, мы тем же самым методом транспортировали его до машины.
В этот самый момент к дверям больницы подкатила «Скорая». Вышедшие из нее санитары вынесли носилки. Я, помогая транспортировать Романа, кинула в их сторону любопытный взгляд. Вот еще один несчастный, подумала я. Мужчина, лежавший на носилках, хоть я и взглянула на него лишь мельком (ну не до того сейчас, чтобы разглядывать его), показался мне определенно знакомым. Его темные волосы и нос с горбинкой запечатлелись в моем мозгу, словно на моментальной фотографии, сделанной «Полароидом». Но в то мгновение у меня не было сил напрягать свою память.
Санитарам, как, впрочем, и нам, не удалось избежать вопросительных взглядов остолбеневших зевак. Никак не отреагировав на вопрос, застывший в глазах добропорядочных граждан, молодцы в белых халатах понесли носилки к приемному покою, а мы принялись усаживать-укладывать Лютикова на заднее сиденье. Наконец, проделав все необходимые действия, отправились ко мне домой.
Слава богу, никто нас больше не преследует! Иначе у меня бы случилась истерика, да, да, самая настоящая.
И только когда мы почти добрались до дома, правда, не на такой скорости, на какой гнали к больнице, до меня как-то само собой дошло, где я могла раньше видеть того человека на носилках. А видела я его не далее как сегодня. Лицо этого брюнета я «сфотографировала», когда он стрелял из своей «пушки» с глушителем в Лютикова. Это человек из серой «копейки», которую протаранил трамвай, по счастливой случайности не расплющивший в придачу и нас.
У подъезда дежурили две бабульки. Закутавшись в пуховые платки, они вышагивали, проходя, наверное, за день не меньше пяти километров каждая. С ними я по соображениям вежливости, конечно, здоровалась, но как звать-величать этих дряхлых «синичек», не ведала. Я сделала морду кирпичом и, помогая Виктору открыть дверь и извлечь Ромку, вошла следом за ними в подъезд. Эта сцена не смогла уберечь нас от критического шамканья старушек:
— Хотя бы меру знали, а то напьются… на ногах не стоят.
Хлопнувшая подъездная дверь не позволила услышать окончания этой обычной в таких случаях сентенции. Мы поднялись в квартиру.
— В гостиную, — скомандовала я.
Мы уложили Лютикова на тахту и только тогда сели в кресла и перевели дыхание. Я сняла шубку, проклиная себя за то, что вообще ее надела. В куртке я несомненно чувствовала бы себя более комфортно.
— Ты как хочешь, а я — в душ, — крикнула я Виктору из прихожей.
Виктор находился в гостиной подле Ромы, поэтому я не сподобилась увидеть его равнодушный кивок. Под душем я провела не более пятнадцати минут, поздравив себя с пробудившейся во мне под давлением обстоятельств способностью совершать водные процедуры в таком аскетическом режиме. Дело в том, что я привыкла нежиться в ванне часа по два. Особенно после таких вот пробежек, погонь и поднимания тяжестей. Это (ванна, конечно) очень расслабляет и, я бы даже сказала, просветляет. Только в ванной меня посещает чувство безопасности, как ни вздорно и ни банально это звучит, чувство полной изоляции от себе подобных. В гостиной, или в спальне, или на кухне ты все еще для них достижима: радио, телевизор, телефон. А в ванной… Конечно, можно и туда прихватить с собой сотовый… если хочешь испортить себе удовольствие.
Растеревшись полотенцем и нацепив махровый халат, я вернулась в гостиную и предложила Виктору последовать моему примеру. Он немного смутился — я прочла это в его глазах. Но потом, видно, решив, что никакой вольности в этом нет, пошел в ванную.
Лютиков спал. Я тоже была не прочь растянуться на своей удобной кровати и вкусить прелестей Морфея. Но памятуя о двух мужчинах в моей квартире, наоборот, решила взбодриться и отправилась на кухню готовить кофе. Оттуда же и позвонила в редакцию. Ответила обеспокоенная, как она сказала, «нашим исчезновением», Маринка. Я вкратце рассказала, что с нами приключилось, из уважения к ее ранимому самолюбию.
— Вечно тебе везет! — воскликнула она, услышав притчу о благородстве и взаимовыручке. — А Виктор?
— Моется в ванной, — мне почему-то захотелось подколоть ее.
Я ведь могла этого не говорить. Так нет же, ляпнула правду! Моя пробудившаяся привычка каверзничать и ставить таких вот сентиментальных барышень в тупик меня, впрочем, порадовала. Это свидетельствовало, что я пребываю в полной боевой готовности, даже не выпив чашки кофе.
— Как?.. — растерянно промямлила Маринка.