Крабат, или Преображение мира
Шрифт:
Наверху, в своей спальне, он снял шлем, маленькая, почти лысая голова на могучем теле делала его похожим на ящера. Подбородок генерала, не поддерживаемый ремешком от шлема, сразу же обвис, маленькие глазки казались воспаленными и усталыми.
Кряхтя - значит, это не лестница скрипела, - он опустился на кровать и начал расстегиваться и расшнуровываться: под генеральским мундиром оказался старик. Зевая, он принялся расчесывать седую растительность на груди, потом шершавой ладонью растирать худые, покрытые синими венами ноги, раздался такой звук, будто провели по мешку из джута, меланхолично и бездумно погрузился в созерцание жировых подушек на своих ляжках, вдруг замер, словно напряженно прислушиваясь к чему-то, выпустил газы и облегченно вздохнул. Ногой он
"Ихтиозавр", - сказал Якуб Кушк.
Они вошли в спальню, и ихтиозавр нисколько не удивился, обнаружив здесь чужих. Он повернулся к ним и спросил властно и нетерпеливо: "Так будете вы нам поставлять или нет?"
Якуб Кушк, более опытный, чем Крабат, по части торговли, к тому же он никогда не лез за словом в карман, ответил: "Но вам ведь нечем платить".
"В кредит, - сказал генерал, - мы даем гарантии".
"В кредит даже черт душу не отпустит", - возразил Якуб Кушк.
"Но мне нужны самого дальнего действия и не меньше двадцати штук, - прорычал генерал.
– В качестве гарантии я предлагаю Тех-за-границей".
Теперь в игру вступил Крабат. В ответ на слова генерала он язвительно рассмеялся. "Ну хорошо", - сказал генерал. Внезапно он преобразился, вместо нелепого старика в чересчур длинной ночной рубашке перед ними возник генерал: он выпрямился, лицо его сделалось сухим, нос узким, похожим на ястребиный клюв, взгляд, несмотря на мешки под глазами, стал холодным и пронзительным. "Мы заключаем контракт, - произнес он скрипучим голосом, - вы поставляете оружие, которое мне необходимо, и за это получаете оливковое масло: у Тех-за-границей много масла - пять миллионов оливковых деревьев".
На улице стало светло, как днем. "Мы договорим позднее", - сказал генерал, снял с вешалки мундир из голубого сукна, сильно заношенный, с пятнами от табака, на груди с правой стороны красовался золотой орден в форме звезды, нахлобучил на свой почти совершенно голый череп пудреный парик вместе с треуголкой, достал палку с серебряным набалдашником, подошел к окну и открыл его. Раздалось троекратное тысячеголосое "ура". Величественная фигура в окне поднесла правую руку к треуголке в знак приветствия, в то время как внутри, в комнате, старик в ночной рубашке почесал левой ногой в войлочном шлепанце зудевшую правую икру. Перед домом на большой квадратной площади выстроился полк, сводный оркестр сыграл марш Смерти-и-Дьявола, началась торжественная церемония Большого ночного парада. Застывшая фигура в окне смотрела вниз, неподвижно стояли на трибуне почетные гости: Крабат узнал Ганнибала, Монтгомери, Юлия Цезаря, Гинденбурга, Фрундсберга (Фрундсберг (1473-1528) - полководец, предводитель ландскнехтов), Тилли, Александра Македонского, принца Евгения Савойского и Наполеона. Они были в первом ряду, а за ними в тени Крабат насчитал добрую дюжину других, среди которых он смог узнать только персидского царя Ксеркса.
Это только казалось, что почетные гости безучастно наблюдают за церемонией парада. Когда солдаты блестяще выполнили последний поворот и военный оркестр покинул площадь, они выразили свое одобрение стуком мечей - грохот был такой, будто телега с железным ломом проехала по булыжной мостовой. При этом они дружески кивали друг другу, гордые и довольные.
Генерал захлопнул окно. "Некоторые из них добираются издалека, - сказал он.
– Верные сердца. Это зрелище придает им силы".
Якуб Кушк не мог все подробно разглядеть со своего места, он распахнул окно, чтобы крикнуть что-то Гинденбургу, с которым у него были старые счеты, но шутка замерла у него на губах, когда он увидел, что происходило внизу: солдат, только что участвовавших в параде, у выхода с площади разоружали, связывали по десять человек и грузили в большую, крытую решеткой машину.
Генерал, стоявший опять в одной рубашке у стола, держал в руках контракт на поставку оружия
– Кричал он.
– Я буду защищать город. Даже если вы меня вынудите прибегнуть к крайним мерам..."
Крабат и Якуб Кушк слышали его крики, когда ужо вышли на улицу и забрались в крытую решеткой машину, битком набитую связанными солдатами, которая тут же тронулась.
Один солдат удивленно спросил: "И до вас, трубачей, добрались?"
"Добрались до того, у кого на шее петля", - ответил Якуб Кушк и перерезал всем веревки.
Прежде чем солдаты смогли понять, что произошло, их сковало, как параличом, они заснули мертвым сном. Крабат и Якуб Кушк напрасно пытались бороться со странным, постепенно овладевшим ими оцепенением, сознание их угасало.
Они очнулись от громкого смеха. Смеялись они сами. Одни хлопали себя по ляжкам, другие держались за животы, а у бравого фельдфебеля от смеха текли по щекам слезы.
Они уже не сидели и не лежали вповалку, тесно прижатые друг к другу в закрытой машине, а удобно разместились в автобусе со сверкающими стеклами, который катил по гладкой дороге как по маслу. Все вокруг казалось веселым и приветливым, в бледно-голубое небо были вкраплены облачка, нежные и воздушные, как зефир. По обочинам дороги там и сям стояли большие яркие плакаты, которые давали всем проезжающим добрые советы: пить только этот ароматный кофе, облачаться на ночь именно в эти прозрачные рубашечки, ездить только на этом супербензине, спать на божественно-мягких кроватях именно этой фирмы. Порой далеко слева возникал кусочек моря, один раз дорога повернула прямо к морю, оно было зеленоватым, и на берегу лежали огромные каменные глыбы. С правой стороны возвышалось большое здание, не то замок, не то крепость, стены этой крепости, казалось, были сложены из тех огромных глыб, которые лежали у морского берега. Высокий, звонкий женский голос, доносившийся из вмонтированных в автобусе динамиков, рассказывал в связи с этим замком о Гамлете, но солдаты не слушали, они смотрели на громадный, величиной с летний домик плоский камень у берега, на котором расположилось несколько загорелых обнаженных девушек, весело махавших вслед автобусу.
Ярких плакатов по обочинам дороги становилось все больше, ряд белоснежных домиков с зелеными ставнями и красными черепичными крышами становился все теснее и теснее, море осталось далеко позади. Наконец автобус медленно въехал в парк: грабы со светлыми стволами, черно-белые березы, словно покрытые коростой дубы, красноствольные сосны, укатанные дорожки цвета охры, темно-зеленые газоны, а в центре луга, усыпанного маргаритками и голубыми колокольчиками, могучий, но как будто согнутый подагрой бук, листва которого казалась почти лиловой.
Автобус остановился перед низким, крытым камышом рестораном. На площадке, посыпанной белым гравием, для гостей были уже накрыты разноцветные пластиковые столики, две светлокосые девушки в стилизованных костюмах рыбачек разносили еду: рыбу, поджаренную на грилле, с картофелем фри. На сервировочном столике хозяин развозил напитки: узкие бутылки с колой и пивом, графины с вином.
Мужчины ели и пили молча, все еще находясь в каком-то оцепенении, и даже Якуб Кушк, который никогда не ел рыбы - за исключением тех случаев, когда сам ее ловил, а рыба в ресторане показалась ему превосходной, - никак не смог выразить свое восхищение, язык у него словно присох к нёбу. Крабат вспомнил про посох, но с таким трудом, словно вспоминал уравнение Эйнштейна. Он пошел к автобусу, там лежал его посох и труба мельника. Якуб Кушк уставился на трубу, будто видел ее впервые, он все еще не мог выразить словами, какой вкус был у жареного палтуса.