Крадущие совесть

Пискарев Геннадий

Ответственность за судьбу тех, кого называли тогда цветами жизни, несло все общество, и в первую очередь – мудрые родители, учителя, наставники, за что оказывалось им великое уважение и особое доверие. Но с них и требовали, когда надо было, по всей строгости. Любое, малейшее отклонение от принятых великих правил воспитания и общежития наказывалось, передавалось народному порицанию, презрению. Об этом и хочется рассказать сейчас, напомнить, что даже в лихие послевоенные годы наши дети не оказались обездоленными, а население страны росло.

Да,

были истории, выходящие из общего ряда. Но посмотрите, как на них реагировали советские граждане. Тогда вполне хватало и пяти пальцев на руке, чтобы заткнуть наметившиеся «трещины в плотине», чтобы не дать прорваться наружу напирающей нечисти. Тогда умели сдерживать поток, нарождающейся пакости, которой ныне дали возможность «хлестнуть» через край, но остановить ее никаких сил, похоже, уже не хватает.

Помешали

Он стоит на деревенской улице и уныло смотрит на прохожих пустыми глазницами невставленных окон.

– А еще год назад можно было новоселье справить… – вздыхает хозяйка.

С Петром Селиным Вера Кислая познакомилась несколько лет назад, когда он из далекого Казахстана вернулся в родные края вместе с женой и тремя ребятишками. Поселился в доме родителей. Отец его Калистрат Андриянович, был мужчиной крепким, а мать, Анастасия Ивановна, здоровьем не отличалась, и Вере, как фельдшерице приходилось к ней частенько наведоваться. С приездом Петра стала бывать у Селиных чаще: жена его страдала болезнью сердца.

Вера была, можно сказать, и первым человеком, разделившим горе Петра после смерти жены. И ей первой по истечении некоторого времени говорил Калистрат Андриянович:

– Как и жить дальше – ума не приложу. Старуха больная. Петька все сремя в разъездах, а детям присмотр нужен.

– Жениться бы надо Петру-то, – подсказала Вера.

– Да кто отважится на троих пойти? Сокрушался дед и вскидывал глаза собеседницу, около которой младшая Петрова дочка – Иринка. Фельдшерица, заплетая косичку девочке, отвечала:

– Не почему же. Разные женщины есть…

Вечером, когда сын вернулся с работы, Калистрат Андриянович повел с ним разговор:

– Ты бы, Петро, присмотрелся к медичке-то нашей. Вроде неплохая она. Вон лекарства нам с матерью приносит. С ребятишками твоими ласкается. Ну, была замужем. Не задалась жизнь. Разошлась. Помаялась одна. Теперь другой стала. Научила беда. Ты на себя посмотри лучше. Пить, вижу, научился, дома почти не бываешь…

– Ладно, отец, уймись, – отмахнулся Петр, – сниму я с тебя обузу.

Дальше все получилось как бы само собой. Однажды с компанией оказался Петр у Веры на дне рождения. Зашел да и остался там. А затем забрал к себе Иринку. Сестренку «пошли искать» братья: Генка и Игорь. Нашли у тети Веры, но к бабушке с дедушкой ее не привели, напротив, сами у нее остались.

Новость, что Петр Селин «сошелся» с медичкой, в селе Новая Дача восприняли, в общем, с пониманием. Были, конечно, разговоры всякие, но в основном толковали так: «Без женского глаза детей на ноги не поставить. А Вера молодец, если мужика с тремя ребятишками приняла в свою пристроечку».

Жили они впятером действительно рядом с медпунктом в пристроечке, принадлежащей колхозу и состоящей из двух крошечных комнат. Но Вера к тому времени начала строить собственный дом, и квартирные неудобства должны были с помощью Петра (как-никак шофер!) в недалеком будущем кончиться.

Словом, ладно начиналась их совместная жизнь. И так же, наверное, могла бы продолжаться, если бы…

Сейчас Вера Кислая и не вспомнит, кто сказал ей тогда: «А ведь обманут тебя Селины-то. Как пить дать, обманут. Построишь ты дом, а Петька-то мужик ненадежный, уйдет от тебя. И свою часть дома потребует. А часть немалая. На детей ведь полагается тоже».

Как искры в сухую копну соломы, упали эти слова в ее душу. «А что, может быть и такое, – размышляла Вера. – То-то, смотрю, не очень он для дома старается. Норовит в командировки подальше уехать».

А Петр и в самом деле не очень «усердствовал» по дому. И что особо настораживало – не в меру пил. Был за ним такой грешок и раньше, до того, как сошелся с Верой, но тогда она еще как-то объясняла это: все-таки горе у человека, остался с тремя ребятишками без жены. Хотя что это за оправдание? Наоборот бы, надо в таком случае взять себя в руки, собраться. А этак поступает бесхарактерный и пустой пьяница.

И как бы в подтверждение слов этих Петро крепко загулял. За прогулы и пьянство его «сняли» с шоферов. Вера была растеряна. «Как же это так: она бьется изо всех сил, за ребятишками следит, о доме хлопочет, а ему до этого и дела нет. Нет, видно дела и деду Калистрату. Ну, погодите…» Растерянность уходила, а вместо нее в душе закипала злость. И она выплеснулась на первых попавшихся – на детей.

Поначалу ее вроде бы мучали угрызения совести: причем тут ребята? Но как только она вспоминала о строящемся доме и представляла, что из-за этих ребят она может лишиться большей части его, ожесточалась еще больше. Она уже не вплетала ленты в косички Иринке, не спешила накормить вернувшихся из школы Генку и Игоря. Любая детская шалость, неосторожно сказанное слово выводили ее из себя. А вскоре по селу прошел слух: Вера избивает детей. Ее вызвали в сельсовет, она огрызнулась: «Чего вы ко мне пристали, у детей отец родной имеется. С него и спрашивайте…».

Но того, постоянно пьяного, судьба ребятишек волновала мало.

…Я приехал в Новую Дачу, когда страсти вокруг этой истории вроде бы поулеглись. Но на перекрестках и у колодцев все еще пересказывали детали судебного заседания, на котором лишали отцовства Петра, вспоминали, как бросилась к нему Иринка, когда на вопрос судьи: «Желает ли все же отец быть вместе с детьми?» – он ответил: «Нет, не желаю. Дети мешают мне в жизни».

– Со стороны слышать это и то озноб брал, – говорили в деревне.