Краем глаза
Шрифт:
Ее веру в гадание на картах и в маленький ритуал, который она намеревалась совершить, церковь бы не одобрила и не простила. Мистицизм такого рода считался грехом, уходом от веры, даже ее извращением.
В Марии, однако, прекрасно уживались католицизм и оккультизм, который она впитала с молоком матери. В Эрмосильо, где она родилась, последний играл в духовной жизни ее семьи не меньшую роль, чем первый.
Церковь давала пищу для души, тогда как оккультизм — для воображения. В Мексике, где редко кому удавалось вкусить земных благ, а надежды на лучшую жизнь в этом мире практически никогда не
Помолившись Святой Матери, Мария поднесла треть пикового валета к яркому пламени первой свечи. Когда бумажка загорелась, Мария бросила ее на стеклянную подставку, а когда полностью сгорела, воскликнула: «Петру», — имея в виду самого знаменитого из двенадцати апостолов.
Она повторила ритуал одиннадцать раз, меняя только имена: «Андрею, Иакову, Иоанну…» — то и дело оборачиваясь, оглядывая неф, чтобы убедиться, что за ней никто не наблюдает.
Она зажгла по свече каждому из одиннадцати апостолов, но не двенадцатому, Иуде, предателю. Следовательно, после того, как на каждой из свечей сгорело по кусочку карты, последний остался у нее в руке.
В обычной ситуации она бы вернулась к первой свечке и предложила еще один обрывок святому Петру. Но в данном случае она обратилась с оставшимся обрывком к наименее известному из апостолов, чувствуя, что он сможет сыграть особую роль в этом вопросе.
С уничтожением всех двенадцати обрывков она сняла проклятие с плеч маленького Бартоломью: угрозу неизвестного, не останавливающегося ни перед каким насилием врага, которого символизировали четыре пиковых валета. Где-то в этом мире существовал злой человек, который мог убить Барти, но теперь, благодаря этому ритуалу, жизненный путь не выведет его на мальчика. Одиннадцать святых, во имя которых она сожгла двенадцать карточных обрывков, позаботятся об этом.
Вера Марии в действенность ритуала практически не уступала ее вере в церковь. Наклонившись над стеклянной подставкой для свеч, наблюдая за превращением в пепел последнего обрывка, она чувствовала, как чудовищная тяжесть снимается с ее хрупких плеч.
И несколько минут спустя Мария покинула церковь Непорочной Девы в полной уверенности, что этот пиковый валет, чудовище в образе человеческом или сам дьявол, никогда не встретится с Барти Лампионом.
Глава 34
Она рухнула, резко, тяжело, с глухим стуком ударилась об пол, врожденная грация в этот момент покинула ее, чтобы вернуться, когда она застыла на полу маленькой прихожей.
Виктория Бресслер лежала, закинув левую руку за голову, ладонью вверх, словно махала кому-то на потолке. Правая рука поддерживала левую грудь, одна нога вытянулась, вторая согнулась в колене. Обнаженная, на фоне осенних листьев или луговой травы, в такой позе она так и просилась на разворот «Плейбоя».
Младший удивился не столько внезапности своего нападения на Викторию, как тому, что бутылка не разбилась. В конце концов, после решения, принятого на пожарной вышке, он стал другим человеком, человеком действия, который делал то, что необходимо. Но бутылка-то из стекла, а бил он сильно, так, что стукнула она Викторию по лбу с тем звуком, какой слышится после удара молотка по мячу для крокета, бил достаточно сильно, чтобы она потеряла сознание, возможно, достаточно сильно, чтобы убить ее, однако с «Мерло» ничего не случилось. Как говорится, наливай и пей.
Младший вошел в дом, тихонько притворил за собой дверь, осмотрел бутылку. Стекло толстое, особенно у основания, с выдавленным на нем конусом, поднимающимся в бутылку, благодаря которому осадок собирался по периметру, а не по всему донышку. Такая конструкция также повышала прочность. Вероятно, он ударил Викторию нижней, наиболее прочной частью бутылки.
На лбу Виктории появилось розовое пятно — отметина от удара. Скоро оно превратится в отвратительный синяк. Но кость, похоже, не треснула.
«Сердце у нее жестокое, а голова крепкая, — подумал Младший. — Наверное, и с мозгом все в порядке, разве что легкое сотрясение».
В гостиной, на стереопроигрывателе Синатра пел «Год выдался очень хорошим».
Судя по всему, медсестра была в доме одна, но Младший на всякий случай крикнул, перекрывая музыку: «Эй? Есть кто-нибудь?»
И хотя никто не ответил, он быстро обыскал маленький дом.
Лампа под шелковым, с кистями абажуром, стоявшая в углу гостиной, заливала комнату мягким золотистым светом. На кофейном столике красовались три декоративные масляные лампы, с колпаками из коричневого стекла.
Из кухни доносился дразнящий аромат. В духовке тушилось мясо. Большая кастрюля стояла на маленьком огне, на разделочном столике рядом с плитой лежали макароны. Оставалось только бросить их в кастрюлю после того, как закипит вода.
Столовая. На одном конце стола два прибора. Бокалы для вина. Два литых оловянных подсвечника, свечи еще не зажжены.
Младший все понял. Ясно как божий день. У Виктории был любовник, а в больнице она пришла к нему не потому, что искала мужчину. Нет, она просто крутила «динамо». Принадлежала к тем женщинам, которые полагали забавным разжечь мужчину, а потом оставить его на бобах.
До чего же двуличная сука. После того, как пришла к нему, после того, как вызвала ту реакцию, какую хотела, еще и начала распускать слухи, будто эту игру он начал первый. Хуже того, чтобы придать важность своей персоне, выдала полиции свою версию, уж конечно, с красочными подробностями, которых не было и в помине.
Душ и туалет на первом этаже. Две спальни и ванна с туалетом на втором. Ни души.
Снова прихожая. Виктория в прежней позе, даже не шевельнулась.
Младший опустился на колени, приложил два пальца к сонной артерии. Есть пульс, может, чуть аритмичный, но хорошего наполнения.
И пусть теперь он знал, что медсестра — мерзкая личность, он все равно испытывал к ней физическое влечение. Но был не из тех, кто готов воспользоваться обмороком женщины.
А кроме того, вскорости она ждала гостя.
«Ты рано, я не слышала твоего авто…» — сказала она, открывая дверь на его стук, еще не зная, что перед ней Младший.
Он шагнул к окну у входной двери, отдернул занавеску, выглянул.
Луна в разрывах облаков, залитые бледным светом разлапистые ветви сосны, пустая подъездная дорожка. Гость еще не прибыл.