Кракен
Шрифт:
Были ли эти особые оккультные улицы созданы, а затем спрятаны? Может, их названия давались, чтобы служить ловушками в хитроумном двойном обмане, чтобы туда ходили только те, кто знал, что на улице и вправду есть адреса? Или же там, где ставились ловушки, на самом деле никаких улиц не было? Возможно, эти тупики были контрабандными остатками тех времен, когда атласы рисовались лжецами?
Что ж, так или иначе, улицы эти явно заслуживали исследования. Мардж принялась за дальнейшие поиски.
Глава 54
Нацисты Хаоса особо не прятались. Просто пустое здание. В его расположении не было никакой метафорической логики, никакого космического каламбура: оно просто стояло более-менее на отшибе, более-менее пустое внутри, в него более-менее легко было вломиться и переоборудовать изнутри — поставить звукоизоляцию и все такое, — а потом защищать. Поэтому его и выбрали. Оно располагалось далеко на востоке Лондона, в районе настолько унылом, что немногие обращали внимание на постройку. Там имелся глубокий подвал, где истязали Дейна, где дребезжали и поворачивались свастики Хаоса. Неподалеку находился гараж.
Нацисты были одни и без присмотра — ресурс, отданный на субподряд, что в стране гангстеров модно так же, как и в стране победившего фордизма. Тату в неопределенных выражениях велел им продолжать свое дело и постараться выбить что-нибудь из Дейна, хотя бы намек на то, где искать Билли и кракена.
Внутри у них все было декорировано подлинными сувенирами Третьего рейха — с настоящими брызгами крови, мозгов, гауляйтерской спермы. Свечи в нишах у икон с изображением разной нечистой силы, закопченные плакаты неонацистских групп, фотографии из лагерей — как и следовало ожидать.
Нацисты Хаоса выстроились в ряд, пестрая вереница фашистских щеголей, блеск, латекс, кожа, орлы. Они пожирали глазами Дейна. Тот висел, связанный, за стеллажом с инструментами, покрытыми коркой запекшейся крови. Его дыба повернулась, чтобы ввести в него еще немного болезненной жизни; у него остались глаза и зубы (зубы — не все), и он мог дышать через нос, пусть и сломанный. Они вернули его назад всего за пару часов до этого и толком снова еще не приступали. Дейн смотрел на них, то плюясь и разъяряясь, то обмякая и пытаясь уйти в себя.
— Смотрите-ка, — сказал один. — У него губы шевелятся. Снова молится своей улитке.
— Тупая жидовская улиточная морда, — вставил другой.
— Гав, — пролаял человек-собака.
— Где Билли, мразь?
— Где спрут?
— Твой дохлый спрут тебя не спасет.
Все рассмеялись, стоя в комнате без окон. Они медлили. «Тупой жидяра», — сказал кто-то. Все снова рассмеялись.
Способов испытывать боль не так уж и много. Существует почти безграничное количество способов ее причинять, но сама боль, поначалу столь отчетливая во всех своих особенностях, неизбежно становится просто болью. Не то чтобы Дейн был безразличен к мысли об усилении боли: он содрогался, когда эти типы над ним насмехались. Но он удивлялся тому, что они уже дважды подводили его к порогу смерти с помощью своих сучьих изобретений, а он до сих пор не сказал ни о том, что знает, где кракен, ни о том, у кого он, ни о том, где может быть Билли. Последнего Дейн и сам не знал, но, конечно, мог дать кое-какие наводки — однако не дал, и его мучители пребывали в растерянности.
И все же Дейн едва не плакал. Он продолжал молиться.
— Да прекрати ты свое нытье, — сказал какой-то нацист. — Ты один. Никто не знает, где ты. Ничто тебе не поможет. Никто не придет тебя спасать.
Выжидало ли море именно этого момента? Явилось ли оно с максимальным театральным эффектом, выдерживая паузу в системе труб, что пронизывали дом, как и все дома, и ожидая услышать как раз это заявление, дабы его опровергнуть? Как бы там ни было, звезды выстроились должным образом, все пришло в равновесие для этого идеального удара — и, будто давая ответ, морская вода прорвала в доме все трубы, и из здания начало изливаться море.
Соленая вода вспорола стены, вспучила полы. Любовно позолоченные безделушки времен Второй мировой войны ушли в новообразованные дыры.
Нацисты бросились врассыпную, побежали, не зная, куда бежать. Дейн беззвучно кричал — с яростью, восторгом, надеждой и неистовством. Вода заглатывала нацистов; леденящая морская вода и лондонская муть засасывали их и утягивали вниз в водоворотах и глубинных течениях, позаимствованных у самого океана. Некоторые добрались до лестницы, но многие были подкошены нежданно нагрянувшими волнами, и, грубо удерживаемые под ними, стали тонуть прямо посреди города.
Вода достигла подбородка Дейна, гадавшего, не погибнет ли и он заодно. Он не согласен, дошло до него, не согласен, не согласен. Кракен, позволь мне дышать.
Нацисты, поднимавшиеся по лестнице, были встречены огнем. Билли бил в них без промаха из своего фазера, включенного на полную мощность, и спускался, стреляя на ходу. Раскаленным докрасна лучом он прожег шкуру человека-пса, обожествлявшего Гитлера. Свернув в камеру пыток, Билли зарычал, как пр о клятый богом зверь, и продолжал стрелять, а море меж тем ревело, срывая со стен нацистские безделушки и утаскивая их чуть ли не на дно мира.
— Дейн, — сказал Билли. — Дейн, Дейн, Дейн. — Он опустился на колени посреди зыби; Дейн прохрипел и улыбнулся; Билли поднес ножовку к его оковам. — Ты цел. Все хорошо. Мы добрались сюда вовремя, прежде чем они успели что-нибудь сделать.
Дейн даже засмеялся в ответ на эти слова, когда шлепнулся в воду, освобожденный от своего звездообразного распятия с изогнутыми концами.
— Нет, приятель, — прошептал он. — Ты опоздал. Дважды. Но не бери в голову, ладно? — Он снова засмеялся нехорошим смехом. — Ничего. Рад видеть тебя, парень.
И Дейн оперся на Билли, будто был изранен гораздо сильнее, чем казалось внешне. Билли смешался.
— Они блокируют выход, — сказал он; нацисты из других комнат столпились на лестничной площадке и стреляли вниз из оружия времен Третьего рейха. — Держи. — Билли вручил Дейну его пушку. Тот слегка выпрямился. — Ты со мной, Дейн?
Дейн что-то сделал, прицелился и выстрелил вверх. Там, на площадке, врагов было много.
— Я с тобой, — сказал он и посмотрел на свое оружие. Его хриплый голос теперь звучал почти обычно. — Хорошо работает.