Кракен
Шрифт:
Он сел, чувствуя себя оглушенным, но не усталым. На нем была та же одежда, в которой он уснул, но ее явно снимали и чистили. Закрыв глаза, он увидел океан из своего дурманного сна.
У двери стоял какой-то тип в тренировочном костюме. Билли заворочался на кровати, чтобы лучше его разглядеть, распрямляясь заискивающе и задиристо в то же время.
— Вас ждут, — сказал незнакомец, открывая дверь.
Билли медленно опустил руки. До него дошло, что так хорошо он себя давно не чувствовал.
— Вы подсыпали мне наркоту, — заявил он.
— Об этом я ничего не знаю, — обеспокоенно сказал незнакомец. — Но вас ждут.
Билли пошел вслед за ним вдоль барельефов — ракообразных и осьминогов, освещаемых флуоресцентными лампами. Присутствие недавнего сновидения было стойким, как вода в ушах. Он держался сзади, пока его проводник не свернул за угол, а затем быстро повернулся, пригнулся и побежал, стараясь как можно меньше шуметь, подгоняемый эхом своих шагов. Он задерживал дыхание, а на развилке остановился, прижавшись спиной к стене и озираясь вокруг.
Подвиды головоногих в бетоне. Возможно, Билли нашел бы дорогу, если бы помнил последовательность цефалоподов. У него не было ни малейшего представления, куда идти. Донеслись шаги проводника, а вскоре появился он сам и махнул Билли рукой, неуклюже подманивая.
— Вас ждут, — сказал он.
Билли проследовал за ним через подземную церковную страну в зал настолько обширный, что у него от неожиданности захватило дух. И все это без окон, все выдолблено в земле под Лондоном.
— Тевтекс будет через минуту, — сообщил провожатый и ушел.
В зале стояли ряды стульев с особыми карманами — для сборников церковных гимнов. Все были обращены к алтарю, безыскусному, как в шейкерских храмах. Под потолком висел тот самый многорукий символ огромного размера, искусно выполненный из серебра и дерева, — сплошь удлиненные S-образные изгибы. Стены покрывали — вместо окон — картины, и каждая изображала гигантского спрута.
Здесь имелись зернистые фотографии морских глубин, выглядевшие намного старше, чем это было возможно. Гравюры из античных бестиариев. Картины маслом. Рисунки пером и тушью, пастели, суггестивные оп-артовские геометризмы с фрактальными присосками. Билли ничего не узнавал. Он вырос на изображениях кракена и на книгах о древних чудовищах, но сейчас искал хоть один знакомый образ. Где невозможный осьминог де Монфора, утаскивающий под воду корабль? Где старые знакомцы — poulpes [15] из Жюля Верна?
15
Спруты (фр.).
Одна пастораль восемнадцатого века с гигантским спрутом — огромное театрально-напыщенное изображение молодого архитевтиса, резвящегося в пене неподалеку от берега, откуда на него взирают рыбаки. Рядом что-то полуабстрактное — переплетение трубковидных коричневых зубцов, гнездо из клиньев.
— Это Жорж Брак, — сказал кто-то у него за спиной. — Что вам снилось?
Билли обернулся и увидел Дейна со скрещенными на груди руками. А впереди него стоял тот, кто говорил. Это был священник: за шестьдесят, седоволосый, с тщательно постриженными усами и бородкой. В точности такой, каким представляют священника. На нем была длинная черная мантия с высоким белым воротником. Старость мало коснулась его. Руки его были стиснуты за спиной; на шее висела цепочка со спрутом. Все трое застыли в полнейшей тишине подземного зала, уставившись друг на друга.
— Вы меня отравили, — заявил Билли.
— Тише, тише, — сказал священник.
Билли смотрел на него, держась за стул.
— Вы отравили меня, — повторил он.
— Вы здесь, не так ли?
— Зачем? — спросил Билли. — Почему я здесь? Что происходит? Вы обязаны… дать мне объяснение.
— В самом деле, — согласился священник. — А вы обязаны нам жизнью. — Его улыбка обезоруживала. — Значит, и вы, и мы в долгу друг у друга. Послушайте, я знаю, вы хотите знать, что произошло. А мы хотим это объяснить. Поверьте, вам необходимопонять.
Он старался говорить нейтрально, но легкий эссекский акцент все же чувствовался.
— Вы скажете мне наконец, что все это такое? — Билли посмотрел вокруг в поисках выходов. — От Дейна вчера я добился только…
— То был трудный день, — перебил его священник. — Надеюсь, вы чувствуете себя лучше. Как вам спалось?
Он потер руки.
— Что вы мне подмешали?
— Сепию. Разумеется.
— Чушь! Чернила головоногих не вызывают видений.Это была кислота или что-то вроде…
— Это была сепия, — сказал священник. — Что вы видели? Если были видения, значит, она подействовала. Простите за такое, немного грубое, погружение. У нас действительно не оставалось выбора. Время работает против нас.
— Но зачем?
— Затем, что вы должны знать. —Свои слова он подкрепил пристальным взглядом. — Вам надо видеть. Понимать, что происходит. Мы не насылали на вас никаких видений, Билли. Все шло изнутри, от вас самого. Вам дано видеть вещи яснее, чем кому-либо другому. — Он подошел ближе к картине. — Это, как я говорил, Брак. Тысяча девятьсот восьмой год. Бертран Юбер, единственный за всю нашу историю французский тевтекс, взял его с собой в море. Четыре дня пробыли они в Бискайском заливе. Юбер исполнил особый ритуал, о котором мы, к сожалению, больше не располагаем подробными сведениями, и вызвал наверх маленького бога. Должно быть, Юбер был очень силен. Он был единственным, кроме Стенструпа, кто мог привлечь наверх нечто большее, чем образы. Молодняк. И этот божок ждал, пока Брак, вне себя от восторга и, видимо, чуть не падая за борт, делал наброски. А потом стал погружаться, махая охотничьей рукой, по выражению Брака, «exactement comme un garcon qui dit “au revoir” aux amis» [16] .— Он улыбнулся. — Глупый малый. Ни малейшего понятия. Это было «comme» нечто иное. Звучит странно, но он говорил, что именно спиральностьтого, что предстало его глазам, заставила его мыслить углами. И что никакие кривые не могут изобразить виденные им извивы.
16
Точь-в-точь как мальчик, говорящий «до свиданья» своим друзьям (фр.).
Итак, кубизм родился из неспособности художника. Билли перешел к другой картине, более традиционной — тучный, сплющенный гигантский спрут разлагался на каменной плите, окруженной ногами в болотных сапогах. Быстрые, размашистые удары кистью.
— Зачем вы меня одурманили?
— Это Ренуар. А вон там — Констебл. Достенструповская — так мы называем чернильную эпоху. Она длилась, пока мы не вырвались из облака сепии.
Внезапно Билли стал различать работы Мане, Пиранези, Бэкона, Брейгеля, Кало. Такое ощущение.
— Меня зовут Мур, — сообщил священник. — Я очень сожалею о том, что случилось с вашим другом. От души желал бы, чтобы мы это предотвратили.
— Я даже не знаю, что случилось, — сказал Билли. — Не могу сказать, что это за тип…
Он гулко сглотнул в тишине. Мур прочистил горло. За стеклом в тяжелой раме виднелась гладкая поверхность: сланцевая плита. Коричневато-серый камень площадью где-то в два квадратных фута. Мягкие телесные изгибы, изображенные углем и краской, наподобие пятен засохшей крови, складывались в контур торпеды, в конклав спиральных кнутов, в круглый черный глаз. За всем этим наблюдали люди — едва обозначенные фигуры.